Бог в отпуске. Отпускает всех. И всем.
Я в запое.
Запаиваю дырку на сердце.
Паяльник плачет — смолой. Я — никотиновой.
Я заливисто смеюсь – это нынче в моде – смеяться над грустным.
Бог позавечность (а кажется, что позавчера…) оставил записку на столе: «Мама, не жди…
Вернусь рано, но утром –
тем самым, которое никогда не настанет…
Я потерял веру в себя,
и ставлю на себе крест.
Твой Бог».
Я снимаю нимб, как обруч,
для разрядки сажусь на /электрический/стул.
А могла бы — на пятнадцать…
Пытка – под ногти. А еще – под сердцем.
Когда не по любви, а по
жалости-случайности-дурости-молодости – нужное подчеркнуть.
Когда оно потом тебя
в себе обвиняет, в появлении, в становлении – на ноги,
во всех смыслах, если они,
конечно/кончено/в итоге,
есть.
Говорят – поиск и есть он самый. Остальное – для галочки.
Все формальность. Лучше бы – формалинность.
Хотя… мОли тоже аплодируют перед смертью.
Мне – нет.
Я хуже моли?
Мне только милостыней – «МолИ о пощаде!»
А может, они просто не знают, что уже наступило «перед смертью»?
Странно, с рождения должны были бы привыкнуть.
На столе – еще одна записка: «Сын, не жди. Я растерялась. Растворилась в вере в тебя. Так же, как и ты к небу, твоя функция устремилась к нулю.
Ма…»