Его зачинали под Rolling Stones,
В конце октября - от того он так рыж.
Подпольно звучало "I can get no" и как вода об утес -
Листва шуршала о черепицу осенних крыш.
И лучшим началом едва ли б мог хвастаться кто-то другой,
Но время стучало в окна, как бумеранг, брошеный сильной рукой.
И время всему диктовало, что дОлжно построить дом и к дому позвать гостей.
Привести молодую деву, ну а после - жениться на ней .
И дом должен быть - полная чаша. И чаша полна вина.
И если это чужая беда, то точно, не наша вина.
Когда за Beatles могли избить и ещё глушили их голоса,
Он по подъездам учился пить и курить и на акустике выдавать басА.
И когда The Doors впервые вошли в его хлипкую дверь,
Он уже знал что такое ёрш, и что в каждом скрывается зверь:
Ещё в 12 все стало можно. И он пробовал это ни раз.
И когда время стучалось в окна, он отвечал: "Погоди, не сейчас!"
Но пара десятков лет протекли буквально в несколько дней
И он встал среди серых калек. В пыли и плене квартальных теней.
И каждый из всяких дней был похож на войну со мглой:
Жизни летали с крыш, как всадники с диких коней - вниз головой,
Одна за другой.
И от каждой смерти он уходил в запой.
Он кидал в окна камни, чтобы воздуха было всласть.
Но смог сочился из желтых рам как болотная тина,
И куря на балконе ему ни раз хотелось упасть
И разбиться, или сдохнуть от никотина.
Но однажды в эти битые рамы вошла молодая весна.
К тому времени он так привык к декабрю.
И наморщив лоб, забрюзжал: это странно, среди летаргии - лишаться сна,
Я в том возрасте, когда вера слаба в слова: я тебя люблю.
Только запах твоих волос и огонь ночей
Только воля от всех плетей для моих плечей
Заставляет сказать: я твой и больше ничей...
...И у них было поллета и соленая осень и немая зима.
Она простужалась - легко одета, легче только сводила с ума.
Она шла по земле, но казалось, что вскоре взлетит.
Он писал ей ЛЮБЛЮ на песке и золе, напевал рок-н-рольный мотив.
В слезных лучах Божьих, он, казалось, сперва ослеп.
Будто чувствовал путь кожей: шел, не теряя след...
Усомнился. Очнулся позже. Но точно знал, что дом - это склеп.
И жена подавала горячий ужин,
Вино и хлеб.
Оттеняя весь божий свет своей простотой...
И тогда он подумал: Ведь я всегда буду нужен
Ей, а любим лишь беспечной - Той...
Непокой этих волн пожарных, нежность рук на моих плечах.
Как смогу заменить на жажду или печаль?
И сжимая хлеб в своих пальцах, он смотрел как крошится мир.
Зная притчу о двух непойманных зайцах, он хотел себе шляпу и званье Великий факир.
Что б выудить все ответы из нишь шляпного волшебства,
Он бы мог танцевать менуэты на цыпочках года два.
Всё же выбор был важен, пока не вышел патент
На полигон для морщин.
Тогда же пять звезд для отважных превратились в спиртное и КеNT
- проклятье заблудших женщин и смирных мужчин.
И ему напомнили, что он отец, чтобы спину держал и мог совладать с лицом,
Чтобы он наконец отдал свой долг - стал примерным отцом.
Чтобы он перестал дышать, целил в печень и грудь свинцом
Чтоб еще раз не оплашать, прослыв конченым подлецом.
А весна проходяща как всякий шанс. Как всякий из прожитых дней.
Щедра для просящих тепло в аванс, ясна на ладони как линии лей.
И ему б не стесняться в тридцать своих юношеских угрей,
Кед, разбитых средь Жигулевских гор, городских аллей,
Что нельзя его разыскать, точно ветер, среди полей
Что поет он в походах песни Нибелунга - Царя Царей.
Он таллантлив и ещё не забыл про время с названьем "дыши"
Её призраки ждут его в каждой тьме, в каждой звенящей тиши,
Но он затыкает уши и прячется в топи и камыши
Что б не сознаться в засуши терзающейся души.
25.04.10