ЧЕСЛАВ МИЛОШ
ТАДЕУШУ РУЖЕВИЧУ, ПОЭТУ
Согласны в радости все инструменты,
Когда поэт приходит в сад земной.
Четыре сотни голубых потоков
Работало на час его рожденья.
Корсарское крыло бессонной мухи,
Нить шелкопряда, усик мотылька –
Предвестники его прихода.
Люпины в поле, как большие башни,
Светили для него. Все инструменты
В футлярах чёрных и чехлах зелёных,
Ликуя, ждут его прикосновенья.
Да славится тот край, где он рожден.
О нём шумят прибрежные теченья,
Где плавают непробуждённо чайки
И корабли качаются в волнах.
Луна бежит над городом безвестным,
Протягивая луч в холодный дом,
Где он сидит за письменным столом
И слушает, как бьют часы на башне.
Он жив в игле сосны и в крике серны,
В пожарах звёзд и в линиях ладони.
Часы не мерят песнь его, и эхо –
Как в раковинах древний голос моря.
Не молкнет голос, вездесущ и мощен.
Поэта шёпот – для людей опора.
Блажен народ, поэта породивший:
В своих трудах он не бредёт в молчанье.
Лишь риторы поэтом недовольны.
Они расселись по стеклянным стульям
И развернули свитки благородства.
Поэта смех гремит над их синклитом,
А жизнь его – вне меры и предела.
Во гневе риторы: ведь стулья треснут,
И – ни травинки, лишь круги сгоревшей серы.
И муравей степенно обогнёт бесплодный, ржавый прах.
Вашингтон, 1948
(С польского)