Время звучит стихам моим в унисон,
в мой язык добавляя падеж санскрита.
Сижу в коммунальной городе,
мне нужно вколоть преднизон,
ехать, лететь на южную оконечность Крита.
Как в той песне моя любовь напоминает сон
по содержанию, а по форме похожа не кристалл пирита –
любовь к женщине, чьи глаза – песок,
лицо такое, словно она – обрусевшая Маргарита –
сидит на дереве, его выпивая сок –
вокруг на земле остывает её Таврида.
В её городе можно долго ехать на красный свет,
лежать на газоне, перечитывая одну и ту же книгу,
забывая содержание, вставать рано утром, совершать побег
по неосторожности в Рязань, Петербург иль Ригу.
В её городе забываешь, что имярек,
имя своё, вспоминаешь, качаясь на эстакаде,
над Днепром туманным, как лошадиный бег.
(рифма "побег и бег" прекрасна в анфас и сзади)
Изоляторы, которые доживают век,
Ввечеру похожи на соски в помаде.
В воздухе – запах вездесущих рек.
К этой женщине у меня страсти нет,
такой как у филателиста или наркомана,
просто моя любовь – от других планет.
Так вот. Вечереет. Она уплыла домой –
катастрофа, подобная местному наводненью –
она сказала глупости, типа "ты не мой",
напряженно, подобно церковному песнопенью:
омой мои язвы, струпы мои омой...
Если пойду в гостиницу – зареву,
это уже случалось в каком то годе –
легко предсказывать дежавю,
когда знаешь обо всём в природе,
кроме того как и за счёт чего живу.
Как ты и писал – на кислороде –
скажите вы и вы несомненно правы,
потому что живёте на витаминах и йоде.
Таврида, в выпиваемых тобой травах
Подсказывает обращаться к тебе "на Вы".
Вы не знаете обо мне практически ничего –
то, что я мальчик можно судить по фото.
Снова рифмую с городом... Это наверно Львов –
мерцает вдали, как потерянная катафота
велосипедистом времени, среди стихов и снов.
Громоздкие словесные конструкции похожи на вантовые мосты,
покинутые корпуса заводов –
рифмы стоят как фрезерные станки,
(этот разобран) выставленные среди прочих лотов.
Я не помню дактиль и "на Вы" постигаю "Ты".
У нас с Вами такая крепкая связь, милая леди, что хоть убей,
посади на кокс и повесь табличку
"Разделай и властвуй" я не стану мертвей,
постучу вновь в дверь и скажу вновь "Здравствуй".
Только умоляю, не пиши мне в личку.
Человек во мне, словно век в окне
не меняется год от года.
со временем меняется только вид и длина ветвей,
материалы кровель и содержание кислорода –
рифмы в рассветный час стреляют из мозга в глаз.
Ладно, мадам, я пойду, ведь всё равно
Ваше общество с неба светит.
А не Ваше может начать войну –
ведь все мы собраны в эстафете –
и палочки фосфора ярко горят в дыму.
Может уеду в Америку, т.е. покончу жизнь
самоубийством, чтобы смерть вполголоса мне сказала "Браво"
Дорогая. Мадам. Неужто такой стриптиз,
такая клиническая октава,
поможет славе настигнуть из...
Просто закрыть глаза, увидеть остров,
тебя, в ик- диапазоне снимающую полевую мышь –
и я буду счастлив и буду писать так остро,
что ты на ветке не усидишь, скинешь с себя ветровку
и в нашей с тобой Тавриде узаконится всеблагая тишь.
Меня время на берег вынесет словно снег,
на который небо приносит каждый день снег новый.
существует внутри меня и во мне
одно и то же, значит здесь я оставлю след: Балаково,
Петербург, Александров, Херсон, Коктебель, Смоленск...
Руки мои так помнят тебя, что я
во сне целую тебя руками
и те свечи до сих пор в голове горят,
помнишь – друг для друга были тогда богами,
а для людей – как обычно – крысиный яд.
Подожди немного, дай рассмотреть ободок,
новые волосы, сад твоих глаз расцветший…
Любимая, знаешь, наверное хорошо,
что мы не вместе. Мы вместе феномен – влекший
мир к вымиранию. Вопрос бытия решен
моего, твоего. Но вспоминая наши встречи
в съёмных квартирах и в последнюю как вошли,
я понимаю, что рай априори вечен,
утро закончилось и стих сложен.