Пока еще плывет в густой ночи
огонь живой –
и плавников лучи
колышутся, упруги и колючи.
Упущенной свободой пахнет сеть –
и горько недобычливой висеть
на веслах, извлеченных из уключин.
Как берега пустынны и темны!
Огонь плывет –
над ним лишь зрак луны,
в котором отразился мертвый Авель.
…Ловец сполна отбыл надежды срок,
мочой залил рыбацкий костерок
и безнадежный промысел оставил.
И жить ушел.
Стоградье перед ним:
прищурясь на фасады попригожей,
он выбрал дом, назвал его родным
и щелкнул выключателем в прихожей.
Тотчас упал на все идущий свет,
готовый быть интимным, блеклым, темным,
трусить везде, где есть электросеть
вослед за господином обретенным,
сообщать его вещам товарный блеск,
чуть сумерки – да хоть и спозаранку –
умея дать чуть видимый рефлекс,
но и сверкнуть, чтоб обыграть огранку.
Все на свету тоскою учтено:
лоснись в лучах, блестящ и сексапилен…
Что ж пробки вырубаешь – и в окно
вперяешься, бессмысленный, как филин?
…Пока еще плывет в густой ночи
огонь живой – а знаешь, так молчи,
не добавляй искателям соблазна.
Не мало их и так легло костьми –
ведь берега пустынны и темны
и Авель мертвый в небе – не напрасно!
Не верил ты пугающей луне
и лодку гнал наперерез волне,
как будто настигая понемногу
огонь живой,
рассыпчатый, как смех
над жаждой постиженья вся и всех,
плывущий до сих пор –
и слава Богу.