Вильна, 25 июня 1941 года
Мы вчера засиделись с ним заполночь,
не таились зажжённого света –
проломили тевтонские гусеницы
нерушимый загон Советов;
и, о стол загасив сигарету,
он сказал:
- Мы с тобой еще живы,
хоть будто в сенях у смерти -
двадцать лет и отчизну, и веру
комиссары тянули, как жилы;
исчезали друзья до рассвета -
сколько их, и кто сыщет могилы?
Не кресты они рушили – души,
да не щепки летели – люди,
хамье вытоптало наше будущее...
Ты ведь помнишь?
– А кто же забудет?
...и гудело в висках от бессонницы,
и набатного, гулкого гнева,
словно маковкой летней звонницы
обернулось июньское небо.
- Что потом – будет видно далее,
но гиенам – гиенья смерть,
разит падалью стая Сталина...
Нас жалели? Так их ли жалеть?
...дым и горечь застряли в горле,
скрежеща, как по жести наждак,
и я вздрогнул, внезапно промолвив:
- Не могу. Что-то очень не так.
- Здесь Совдепия, брат, а не сказка,
помни – времени думать в обрез.
И, поднявшись, он бросил:
Посмотрим. Может, выйдем на РОВС*.
...когда утро упало на веки -
позабытый вернулся покой,
есть единственный способ ответить
тем, кто первым придёт за мной.
*Русский ОбщеВоинский Союз