Фото Сергея Старшинова: В.В.Кожинов (17.12.2000)
Заметки к 70-летию со дня рождения В.В. Кожинова*
Несколько лет назад в предисловии к беседе с Вадимом Валериановичем Кожиновым** я написал, что нет резона представлять собеседника подробно: дескать, имя хорошо известное, а подробно ещё не значит верно. Поэтому и попробовал «приоткрыть» Кожинова стихотворениями, ему посвящёнными – Анатолием Передреевым, Владимиром Соколовым, Юрием Кузнецовым, упомянул также о посвящённых критику стихотворениях Николая Тряпкина, Станислава Куняева и Глеба Горбовского. Тогда же высказал и удивление, мол, не каждый критик может «похвастать» таким к себе отношением поэтов.
«Эка невидаль! – усмехнётся иной «умственный» читатель. – Много «обласкал», за то и многая ему благодарность». В известном смысле оно так, и несомненно, что убедительные статьи Кожинова способствовали признанию публикой этих поэтов. Особенно в те времена, когда она «смиренно бежала» за экстравагантной новизной и партийной смелостью (в меру, конечно, «хрущёвской оттепели») громкой «эстрадной поэзии». Но дело тут всё же в другом. Посвящены Кожинову не экспромты «на случай», а вполне весомо-объективные, творчески выстраданные стихи. Как говорится: тут сердце сердцу весть подаёт. Тут слышалось задушевное: кому, кроме тебя, повем печаль мою? И такие признания, господа, многого стоят! Они о духовном облике Кожинова говорят куда больше многословных речей «во славу».
Полагаю, столь же доверительно к критику были расположены поэты Николай Рубцов, Василий Казанцев, Алексей Решетов… Ряд можно бы продолжить и довести до доброй дюжины. Кстати, как раз двенадцать имён и представил Кожинов в антологии «Страницы современной лирики» (1980). Критик как бы подвёл итог «открывателя» и утвердил это «созвездие» на нашем поэтическом небосклоне. А стихотворцы, начинавшие в 80-х, уже чётко знали, что «положительно-властный» отзыв Кожинова есть несомненный «знак качества» и служит входным билетом в литературу. Среди молодых поэтов, помню, пользовались заслуженной славой (и служили мощным подспорьем!) книги Кожинова «Стихи и поэзия» (1980) и «Книга о русской лирической поэзии Х1Х века» (1978).
Напомню ещё об одной антологии, подготовленной Кожиновым совместно с Еленой Кузнецовой, «Поэты Тютчевской плеяды» (1982). Все знали плеяду Пушкинскую. А тут вдруг воссияла ещё одна, причём светом для многих совершенно непривычным. И имена-то, начиная с Тютчева и Вяземского, были всем знакомые! Но – собранные вместе (а главное, системный подбор стихотворений) они неожиданно явили, выражаясь стихом Бенедиктова (одна из звёзд плеяды), «запретные красы святого мистицизма».
В начале 80-х один молодой вологодский поэт затащил меня в литобъединение «Трёхгорка» - «послушать Кожинова!» Что запомнилось и что поразило, а точнее – покорило в выступлении «мэтра»? Прежде всего то, что именно мэтра-то я и не приметил. Скажите на милость, ну, какой мэтр будет читать твоё стихотворение не по рукописи, а наизусть? Читать выразительно, с чувством… А затем с предельной деликатностью будет отмечать промахи и как бы ещё за них сострадать автору. Но столь же искренне будет и радоваться и восхищаться сверкнувшими поэзией строками. Тут как бы и сотворчество, и соучастие, а при этом и несокрушимое эстетическое обоснование любого «падения» и «взлёта». Кожинов приводил примеры из Пушкина, Тютчева… И не для того, чтобы классикой урезонить начинающего стихотворца. Каждым примером приоткрывалась тайна поэтического мастерства, а великие поэты становились живыми участниками заседания.
Между прочим, здесь случился один забавный прецедент, который в те годы мог повлечь за собой неприятные для поэта последствия. На заседании присутствовал, если не ошибаюсь, парторг предприятия. То ли он был членом объединения, то ли «заседал» в качестве наблюдателя. Так или иначе, но в одном стихотворении он усмотрел явную крамолу» и резко выступил с «партийной критикой»:
- У вас в «общаге», как вы пишете, появляется пьяный милиционер. Это совершенно недопустимо! Ведь вы порочите советскую действительность!
Ну, прямо по Гоголю: «через каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде». Особенно развеселило категорическое «недопустимо». Присутствующие лукаво улыбались и посматривали на «мэтра»: мол, что скажешь? И «мэтр» не заставил себя ждать. Строгим тоном он напомнил о недавнем выступлении «Правды», где был поднят вопрос о расхлябанности в некоторых региональных структурах МВД, и, глядя осуждающе на парторга, подытожил: так что эти стихи, с идеологической точки зрения, сегодня, как никогда, актуальны.
Блюститель советского образа жизни поначалу внутренне съёжился, но потом, с облегчением вздохнув, согласился:
- Ну… если «Правда», если так смотреть, то конечно…
Увы, что было, то было! И не грех напомнить о подобных курьёзах. В преддверии эпохи гласности они действительно уже воспринимались как курьёзы. Но могли и больно «царапнуть»! В 1983 году Кожинов закончил книгу о Ф.И. Тютчеве, а издал её (в серии ЖЗЛ) лишь через пять лет. Какие мытарства ей пришлось пройти и какие «курьёзы» испытал её автор, можно только догадываться.
Кстати, недавно журнал «Москва» (ноябрь, 1999) напомнил о грустной (чуть, было, не сказал «гнусной») «весёлости» литературной жизни тех лет. Журнал представил документы, воспоминания, стенограммы, показывающие, как по приказу верховной стражи, охранявшей «кощеев сундук» партии, была учинена расправа с талантливым литератором и «могучим, - как назвал его Кожинов, - патриотическим деятелем» Ю.И. Селезнёвым.
«Многие предали Юрия Ивановича, - вспоминает Кожинов, - причём те, кто вчера ещё «шёл в ногу»… В 1984 году он скончался – в возрасте всего лишь 44 лет, и нет сомнения, что происшедшее в 1981-1982 годах и последовавший вынужденный уход на «вольные хлеба» (из редакции журнала «Наш современник», где Селезнёв занимал должность первого заместителя главного редактора. – Г.К.) явились главной причиной его столь преждевременной смерти. Его сердце не выдержало. По словам врачей – «разорвалось»…»
Кожинов видит в этом «курьёзе» не просто причину преждевременной смерти, а причину главную. Нет ли здесь преувеличения? Саднящая боль утраты слышится в его сухом и «поджатом» воспоминании… Как вспоминает писатель Сергей Семанов, по поводу происходившего Кожинов в кругу друзей невесело пошутил: «Чем больше родину мы любим, тем меньше нравимся мы ей». Слово, обронённое, быть может, в одну из самых мрачных минут… Что же касается «главной причины», то названа она, как я вижу, и честно, и верно. А порукой тому служат нравственный авторитет мастера и его глубокая (в плане профессиональном и духовном) полувековая работа в русском Слове. Слово намеренно пишу с прописной буквы. И беру это понятие во всей его полноте, вплоть до «аще вы пребудете во словеси Моем… уразумеете истину, и истина свободит вы».
«Эко же вознёс!» - возразят иные. И придётся им пояснить эпитет «русское». Ведь весь мир признал литературу русскую как литературу высоко нравственную, чем, собственно, она и тревожит сердце. Ищут в ней некую «тайну русской души»… Но она трудно уловима, как впрочем, и «тайная свобода» русских мастеров Слова.
Александр Блок за полгода до смерти воззвал к великому тёзке:
Пушкин! "Тайную свободу"
Пели мы вослед тебе,
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
«Уходя в ночную тьму», Блок просил уже не за себя. В несравнимо большей степени он пророчески просил за тех, кому ещё только предстояло войти в жизнь при ослепительной тьме «самого передового учения».
Думаю, Кожинову Пушкин весьма помог и, возможно, наш критик не раз благодарно повторял за поэтом: «Я вижу некий свет»!
Современные блюстители «нового порядка» легко могут упрекнуть Кожинова в том, что он-де в советскую эпоху подкреплял свои мысли взглядами основоположников марксизма. Иные из них в каком-то запале, причём с лёгкостью необыкновенной, обличают даже А.Ф. Лосева (сидельца ГУЛАГа и тайного монаха Андроника!), подпиравшего-де свои научные выводы Лениным. Да, так! У Лосева есть и труд с названием «Язык как орудие общения в свете ленинской теории отражения». Но кто обличает! Обличения чаще всего исходят из уст вчерашних блюстителей вчерашнего порядка. На изломе эпох они легко перевернулись и такими же «поплавками» поплыли по новому течению, в новом направлении. Сегодня ими руководит другая верховная стража… Впрочем, с ними всё ясно. О них писать – лишь скуку нагонять. Но к ним прислушивается молодёжь. Как ей постичь, а тем более – верно оценить советский опыт в сохранении «тайной свободы»?!
Например, могучий опыт М.М. Бахтина (1895-1975). Репрессированный в конце 20-х годов и как бы похороненный для культурного мира, он в начале 60-х – «воскрес»! В его «воскрешении», в распространении и укоренении его гениальных мыслей исключительно велика заслуга Кожинова. Ныне Бахтин признан одним из крупнейших мыслителей ХХ века. Причём не просто «одним из немногих», а спасительным светочем во тьме современного «кризиса познания». Тут же отмечу колоссально важный для русского самосознания момент: эти «спасительные» идеи, что начинают признавать (похоже, с некой «пугливой неохотой») западные бахтиноведы и что подтвердил (зная из личного общения) и обосновал Кожинов, вызрели у Бахтина в живой связи с Православием. А теперь припомним, что православный мыслитель и жил, и «свободно» творил под гнётом «единственно верного учения».
Впрочем, подлинное творчество – всегда под гнётом, и «тайная свобода» необходима мастеру в любые времена. Нелишне, кстати, и напомнить, что «тайную свободу» Блок взял из стихотворения Пушкина «К Н.Я. Плюсковой». В нём ясно виден «признак Бога, вдохновенье». Тем паче – что написал его Пушкин в возрасте 20 лет! В нём о «тайной свободе» ВСЁ сказано. Напомню лишь всем известные строки:
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа
Здесь «голос-эхо» - «слово» - в плане бытийном выражает самую суть русского народа. Вот отсюда и перебрасываю мостик к опубликованному в начале 1990-х годов фундаментальному труду Кожинова «История Руси и русского слова» (от истоков до Смутного времени, УШ-ХУП вв.)». Это совершенно новый взгляд на русскую историю – историю, органически (бытийственно) связанную с историей русского слова.
Помнится, поворот в творчестве Кожинова – от критика, литературоведа и теоретика литературы к историку – для многих оказался неожиданным. Но если внимательно посмотреть на путь «до поворота», то нетрудно заметить, как «прорастало зерно», начиная с книги «Происхождение романа. Теоретико-исторический очерк» (1963), а затем – в многочисленных статьях о классической отечественной литературе. В 1991 году Кожинов собрал их под одной обложкой («Размышления о русской литературе») и предварил такими словами: «Итак, перед читателями книга, которая в основе своей – книга о прошлом, о минувшем. Но вспомним пушкинскую строку:
Минувшее меня объемлет живо…
Минувшее – но как бы всецело ж и в о. Минувшее – но о б ъ е м л е т, то есть захватывает целиком. И объемлет м е н я, а значит, может захватить и т е б я, читатель, твой собственный духовный мир» (Разрядка Кожинова. – Г.К.)
Это уже сердечное признание и упование историка. И здесь, пожалуй, пора сказать о главной особенности (и достоинстве!) Кожинова-историка. Он по сути (именно, по сути!) следует пушкинскому завету, гласящему, что история России требует иной мысли, другой формулы, нежели история Запада. Например, в отличие от Запада, «для понимания России, - пишет Кожинов, - вполне уместна идея новых рождений, или, иначе, воскрешений». Россия периодически испытывала почти смертельные крушения и – как бы воскресала: после татаро-монгольского нашествия, после гибельной смуты в начале ХУП века, после «крутых» реформ в эпоху Петра I, после катастрофы 1917 года… «Такое своеобразие исторического пути России, - говорил Кожинов в начале 1991 года (накануне очередного излома» России!), - наглядно, осязательно отразилось в том, что, в отличие от Запада, где главный праздник Рождество, в России таким праздником является Воскресение, Пасха: «смертию смерть поправ»… Это явное предпочтение, конечно, сложилось не на пустом месте».
Это различие «главных праздников» общеизвестно. Но Кожинов, кажется, первый, или, по крайней мере, один из первых, кто решился исследовать его причины и заполнить «пустое место». И вот что любопытно. В.С. Непомнящий, пушкиновед, или «мыслитель о Пушкине» (так он, нимало не красуясь, определяет суть своей деятельности) выдвинул (в 1996 году) новую типологию христианских культур, которая обосновывает культуру Запада и культуру России как две различные системы ценностей: культура рождественская и культура пасхальная. Непомнящий исходит из духовно-нравственного отличия, лежащего в основе данных культур. Впрочем, и Кожинов говорит о существенно разном нравственном отношении народов Запада и русских к историческим событиям. Но Кожинов фактом «разных предпочтений» ещё и подтверждает коренное отличие истории России от истории Запада – «инаковость» России. Непомнящий говорит о двух типах культуры, Кожинов – о двух типах истории. А вместе, так или иначе, их мысли о России получают взаимное обоснование. Эта «взаимоподдержка» отрадна ещё и тем, что мыслители представляют собою (с известной, конечно, долей условности) два «полюса тяготения» российской интеллигенции: Непомнящий, как правило, публикует свои материалы в «Новом мире», а Кожинов – в «Нашем современнике». Но Россия-то одна! И истина одна: «уразумеете истину, и истина свободит вы»! (Иоанн.8,31-32).
О чём ещё нельзя не сказать. Рухнула система, и увитые советскими лаврами «творцы» - своеобразные «наросты» системы – рухнули вместе с нею: их постигло поразительное бесплодие. Совершенно иной пример являет собою Кожинов.
Уже в самом начале «перестройки» он публикует множество основательных статей. Причём на самые разнообразные темы. Исследует демографию России – и в частности, статистику жертв советских репрессий. Размышляет об экономике культуры в условиях рынка – и приводит сокрушительные примеры мощной государственной поддержки культуры в США (работники культуры, возьмите на заметку!). Пишет статьи о русском песенном искусстве и его выдающихся современных представителях - певце Николае Тюрине, певице Татьяне Петровой, композиторе, певце и поэте Александре Васине (с недавнего времни, как бы отдавая дань своей наставнице в музыке и песне, он к отцовской фамилии добавил материнскую. Новую песню А.Н.Васина-Макарова см. на 3-й стр. обл. этого номера), о зодчестве, живописи, кино… Издаёт одну за другой книги: «Статьи о современной литературе», «Судьбы России: вчера, сегодня, завтра», «Россия. Век ХХ. 1901-1964»… И наконец, в этом году – «Победы и беды России» (с подназванием: «Русская культура как порождение истории») – чистый (в современной пустыне мутного половодья) кладезь размышлений о России как уникальной цивилизации и культуре, о русской литературе, о трагически своеобычном «русском пути»
Десять лет назад поэт Юрий Кузнецов написал о Кожинове:
Ты жил от сердца: песни пел
И мысль наслаивал годами.
К сегодняшнему дню «наслоилось» могучее древо. Чтобы его представить во всей его богатырской красе, нужна не статья, а добрая книга. Причём добрая не только в смысле величины и основательности, а непременно – от сердца добрая. И такая книга, надеюсь, когда-нибудь будет написана.
* Журнал «Культурно-просветительная работа» («Встреча», №8, 2000
** Журнал «Культурно-просветительная работа» («Встреча»), №7, 1996