У него распухли губы, сводит судорогой скулы.
У него немеют пальцы от волнения и дрожи.
Он один на темной сцене, узкогрудый и сутулый,
Из потока вариаций снова вынырнуть не может.
Медный профиль саксофона усмехается злорадно:
«Ты смотри, какой упрямец! Он не знает, с кем связался.
Покуражится и бросит. Впрочем, так ему и надо,
Лучше пусть на фортепьяно шпарит сладенькие вальсы.
Но какой напор, однако, в неказистом этом теле!
И мое сопротивленье против воли убывает…»
Из невнятицы созвучий набегают волны-темы,
Зажигаются софиты и галерка оживает.
Медный кокон саксофона, как послушная галера,
Заплывает в бухту зала – без борьбы захвачен зритель.
Музыкант расправил плечи: над поверженным партером
Он летит на гребне звука. Он – не раб. Он – покоритель.