Помню: едва лишь попал на Восток,
самыми первыми были слова —
как называется этот цветок,
как называется эта трава?
Кругом пошла б моя голова,—
столько неведомого естества
сразу явилось чутью и глазам! —
если б его не облек я в слова,
мне отворившие, словно сезам,
древней и дивной натуры плоть,
духа таинственного исток,
где равнозначны хлеба ломоть,
царственный храм и простой цветок.
Как я до корня познать могу
свой или вовсе иной народ,
если не знаю, в каком лугу
пчелы ему собирают мед.
В чем он велик или в чем жесток,
не разберусь, не познав сперва —
чем ему дорог этот цветок,
что исцеляет эта трава.
...И, возвратясь, от ужаса взмок:
как мне родная земля нова.
В дедовском поле — что за трава?
В косах любимой — что за цветок?
Лето плеснуло на каждый лог
зелень, и золото, и лазорь.
Что ни травинка — то ляжет в стог.
Что ни цветок — то излечит хворь.
Выжил и выстоял отчий кров
с ними, и долго ему стоять.
А у меня и десятка слов
не наберется, чтоб их назвать!
В долах, где предки вершили рать
и полегли, смертью смерть поправ,
их голосами каждая пядь.
вечно озвучена в шуме трав
Норов природы — народа нрав,
здравый, когда она здорова,
...Может быть, я и не очень прав
в голой ботанике нет божества?
Только попробуй не назови
истинным именем суть существа,
душу — душой, и она — мертва...
Вечнозеленый гербарий любви,
травник хранящего нас колдовства -
землю означившие слова.
Я прошепчу и в последний свой срок,
смертную муку лишив торжества —
как называется этот цветок,
как называется эта трава?!