Оле Ворониной
И как не надоест ещё скитаться
тебе по вавилонским городам
и рекам? Где б ни чаял оказаться,
окажешься в конце дороги там,
где ряженые водят хороводы,
вновь обращая праведный свой пыл
на рыжих. Из подземных переходов
течет, как вечность, месиво толпы,
затапливая капище земное.
В небесной колбе бабочкой в спирту
застыл распятый свет, и дым змеею
из всех тотемов дыбящихся труб
ползёт, текучий город оплетая.
Но кто-то в нём, отчаянно устав
жить впопыхах, мгновенье коротает,
поправ монастыря сего устав.
Он, сумасбродный, явственно рыжеет,
плевав на все обряды и табу,
и небеса глядят, как в отраженье
своё, в глаза безумца сквозь толпу.
Всё исступленней, яростней и резче
гул хоровода, чья пожива – страх.
Но, оживая, бабочки трепещут
у рыжего в распахнутых глазах.
И что ему теперь до оголтелой,
камлающей окрестной толчеи?
Вот бабочка на небо полетела,
почуяв, как он пристально молчит…