Смерть - ни добрая, ни злая –
просто в облике чудовищ,
чуть коснувшись тёплой кожи
выгрызает до кости.
Так бесцельно и внезапно, -
сколько разум не готовишь,
а роняешь в воды Леты
опоздавшее «Прости…».
Равнодушное деленье
на оставшихся и бывших
оставляет на раздумье
три песчинки на лету.
Чем смотреть на время снизу,
лучше удивляться с крыши,
Оставляя за спиною
маету и суету.
За спиной химеры мрака
гладят позвонки до хруста.
Слепо тыкаясь в глазницы
сон плутает в дебрях вен,
заползая сдуру в вечность,
отключённую от чувства,
забывая цвет и звуки,
ощущая мир, как тлен.
Тлен - без запаха и вкуса.
Холод вовсе не холодный.
Боль не требует страданий
и участия врача.
Эта тело не живее
старых чучел огородных,
в сквозняках теряя форму
и костяшками стуча.
Сном захочется представить
мрак, ласкающий аорту
и зловонное дыханье
из подвалов и щелей.
Очень адресно и глупо
посылать всё это к чёрту,
если реплики и крылья
с каждым взмахом тяжелей.
Сколько знаний и открытий -
в придорожное овражье.
Сколько огненного жара
покидает фитилёк!
Тонет всё, что не тонуло,
даже в схватках абордажных.
Как не просто, если просто
окончательно прилёг.
Где-то там, на дне пощады
пару капель состраданья,
горсть остывшего дыханья
и ущербная луна.
Память - это тот же мусор,
лишь сложней процесс сжиганья,
вот и всё – приходит вечность,
как приходит тишина.
Тишина бесшовно шепчет
в уши шёлковые речи,
от бессилья сводит пальцы,
сводит стрелки на груди.
На ветру дрожат от страха
электрические свечи,
всё, что грело и светило, -
остаётся позади.
Остаётся безоглядно
верить ветреному небу,
и душе, летящей в Нечто
в кандалах усталых жил.
Остаётся верить небу
и разломанному хлебу,
и тому, кто всех голодных
этим хлебом накормил.