Вот и годик прошёл -
помянули покойного мужа.
Со стола убрала...
и укуталась в тёплую шаль.
Муж её подарил
прошлый год,
в новогоднюю стужу.
Угодил.
Я люблю эту белую шаль.
Что-то вспомнилось вдруг,
как пришёл недовольный и пьяный.
Ко всему придирался:
что-то всё ему было не так.
Отказался от ужина,
не разделся, прилёг на диване.
И в бреду засыпая,
он сжимал здоровенный кулак.
Я с опаской разула,
на колени присела и плачу:
- Что за доля такая?
И зачем же ты много так пьёшь?
Как ребёночка малого
по плечу его ласково глажу
- Ты прости его, Господи!
Он не ведает сам, что несёт.
Полуявь-полусон
мне приснился в тот памятный вечер.
Тихим стоном калитка
отозвалась тревожно в груди.
По ногами е г о...
заскрипело родное крылечко.
Я из тысяч узнала бы
эти ш а г и...
Замерла в ожиданьи,
что откроются в горнице двери.
Каждый шорох ловила,
миг боялась какой пропустить.
Я почти не дышала,
только слушала гулкое сердце.
Оно раненой птицей
колотилось тревожно в груди.
Дверь осталась закрытой,
а вот в комнате муж появился.
Словно тень проявился -
ниоткуда... Любимый, живой.
В телогрейке с заплаткой,
как с работы усталый вернулся.
Слава Богу не пьяный,
только вот почему-то босой.
Молчаливо стоит,
но доносится раненным эхом:
- Ты прости меня, Катя,
что когда-то до одури пил.
Успокой мою душу,
отпусти меня, милая, в небо.
Не прощённый тобою,
не смогу я спокойно уйти.
Слёзы градом катились -
неужели он снова вернулся?
Я хотела бы крикнуть,
только слова сказать не могу.
Но ведь это не сон -
я пытаюсь к нему прикоснуться...
В полусне-полудрёме
я молюсь, чтобы он не ушёл.
И опять под ногами
заскрипело певуче крылечко.
Как чужой, услыхала
свой тяжёлый, подавленный стон.
А в груди, как набатом,
барабанило гулкое сердце
и в догонку кричало:
- Ты прощён! Ты прощён! Ты прощён!
Утром в церковь пошла
заказать поминальную службу.
Никогда не молилась,
а теперь вот молюсь и прошу:
Ты прости его, Господи!
Ты прости его грешную душу.
Я любила его...
И теперь,
как живого,
люблю!