Когда мы пили
со стариной Шекспиром Вилли,
мы до неприличия были трагичны,
даже чуть-чуть готичны.
Не в меру пьяный Цезарь на коне
скакал вокруг, крича "О ave мне!".
"Изыди к черту", - мы его послали.
"Я только что оттуда", - отвечал.
"Они вам с Фаустом привет передавали".
Я погрустнел, а Вилли замолчал.
Вокруг всех нас действительно был ад.
Харон частушки пел, Аид чесал свой зад.
А гномы из подземной черноты,
напившись в усмерть, выдавали "Ы".
Безумный шляпник прыгал на столе
(чай был с грибочками) - он был навеселе.
А под столом дерьмо все прибывало:
там Мона Лиза пьяная рыгала.
Старик Бодлер в аду своих простынь
желал полякам новую Катынь,
французам - Ватерлоо, Калку -
всем россиянам. Ему ведь не жалко
национальной гордости ничуть.
Абсента выпив, он решил вздремнуть.
Ван Гог сидел в углу и ухо грыз,
и повторял: "Я всюду и нигде. Я бог".
С Мазохом пил известнейший маркиз,
забравшись Жозефине между ног,
Адольф с Мамаем пил на брудершафт кумыс,
закусывая мясом пьяных крыс.
Чеширский кот, забравшись на карниз
на все уловки типа "Кыс кыс кыс",
боялся открывать беззубый рот:
ему два зуба выбил Бегемот.
А я смотрел на этот ад и пил -
меланхолию дикую лечил.
Шекспир молчал. Шекспир не говорил:
его соленым огурцом убил
товарищ из Италии - Петрарка,
решив что Вилли Лауру по пьяни совратил.
Лаура же, пыхтя своей сигаркой,
кричала в потолок : "Хочу подарков!"
Устав от дебоширства, наконец,
шатаясь, я направился поспать.
Бессильно опустившись на кровать,
я снял с башки иисусовский венец
(который он мне напрокат отдал)
и стал себя корить за то, что стал
не верить ни в начало всех начал,
ни в верность или искренность, увы.
А за окном, в предчувствии грозы,
все плакал старина Анчар.