ночью сплетались руки, сплетались пальцы,
запах ложился в ямку округлой шеи.
он меня звал Элиза, а я смеялась,
мне до Элизы - раз триста переродиться,
Элизой я не умею.
шла босиком по корням и траве вихрастой.
вереск цеплялся за ноги, тянул в чащобы
он говорил: осторожно, в лесу опасно.
я отдала бы все что угодно, чтобы
мне у него остаться.
в замке моем запутались птичьи стаи.
гуси и лебеди страшно кричат под крышей.
я открываю губы и закрываю.
он все равно далеко и меня не слышит
и никогда не услышит.
я не ломаю руки - они из ивы,
не надрываю голос на ноте тонкой.
ночью иду на кладбище, рву крапиву,
пальцы колю себе тоненькою иголкой.
и ничего, ничего, ничего не страшно.
и ничего, ничего, ничего не помню.
в черных глазах - ничего, ничего, ничего.
дура-Элиза из самой высокой башни
шьет за рубашкой рубашку. рубашку. рубашку. рубашку.
рубашку для никого.