(Предыдущий тринадцатый фрагмент из главы "Миледи и Бекингем":
http://www.stihi.ru/2010/05/22/7409)
...Насильнику опять был дан отпор.
Преодолев в отчаянии вялость,
я, как могла, ему сопротивлялась
и сбила праздный весь его задор.
Недолго он сиял, как луидор,
сошли с лица слащавости останки,
и гневом загорелся его взор:
«Проклятые несносны пуританки!
Я знаю, что над ними на измор
уж очень долго бьются палачИ их,
однако не встречал я до сих пор
таких неукротимых и драчливых
перед лицом любОвников своих»!
Меня он на взаимность не подвиг…
Мой обморок, хоть я и билась яро,
был нА руку ему – я проиграла.
Как будто бы расплавленный металл
ловил своей незащищённой плотью,
как будто душу рвали на лохмотья,
Джон Фельтон аж зубАми скрежетал.
Уже Джон сожалел с неврозом вровень,
что в душу бедной девушки полез:
– На этом свете жить он не достоин!
Да кто же этот редкостный подлец!?
– Он, как паук, меня подкараулил
и, словно мухе, крылья обломал, –
всё безнадёжней делалась понурой
от уз «воспоминания» сама
миледи, но ей нравилось смотреть
на дурня (всё ж коварство не в накладе). –
Коли придёт и мой час умереть,
я недостойна Божьей благодати.
Простить мерзавца – выше моих сил.
Мне душу отравили планы мести.
Мечта о мести – дьявольский посыл.
Но мой насильник – это гАд без чести!
Представить лишь, как мог торжествовать
победно он, и то мне крайне больно,
ведь своего добился он опять,
используя меня бесперебойно.
Миледи наложила драматизм
на исповедь избытком интонаций,
описывая подлость и цинизм
насильника: – …Не в силах приподняться,
когда подлец, насытившись сбежал,
нащупала я нОж свой под подушкой.
Мой оскорблённый дух не возражал,
что я воспряну мстительною мушкой.
За слушателем бдительно следя,
миледи наслаждалась впечатленьем,
ведь из актёрских уст галиматья
звучала рвущим душу откровеньем.
Джон воплощеньем молчаливых мук
ей отозвался глуховатым стоном,
и гнев свой выдавал движеньем рук,
а пот был на лице, как есть, студёным:
– Вас мстительницей сделала не блажь! –
как будто бы сообщник, а не страж,
готов был лейтенант лобзать ей руки.
Он о баронской позабЫл науке.
– Мне стыдно сознаваться в том, что я
жестокостью восстала на жестокость.
но пролегла меж ним и мною пропасть –
я мост над ней решила сжечь дотла…
– Решили покарать его вы смертью!? –
воскликнул Джон. Ответом был кивок:
– Ужель мне было ждать ещё и третью
расправу над собой в ближайший срок!?
– Ваш гнев был в вашем деле вам опорой?
Чем кончилась борьба со посланцем зла?
– От завтрака себе я припасла
и спрятала стакан воды, которой
логично не боялась я ничуть.
Снотворного я не когда-нибудь
с опаскою ждала, а лишь под вечер.
– Ваш недруг был убит, иль изувечен?
– Свой замысел от глаз чужих тая,
за ужином я воду из графина
искусно подменила той, что я
оставила от завтрака. Все вИна
не трогала я вовсе – береглась.
А кушала я днём. Впрок и нимало.
Свою сонливость для сторонних глаз
на сей раз я притворно разыграла.
Шатаясь, до кровати доплелась,
безудержно зевая непрестанно,
и, снявши платье, вяло улеглась.
Потом, во тьме, мне было очень странно
невольную боЯзнь осознавать,
что враг мой не придёт. Я наготове
в руке сжимала нож. Моя кровать,
став местом для засады, жажду крови
мистически со мною разделив,
стонала, как душевный мой нарыв.
На третий час отчаянья и муки
в кромешной тьме услышала я звуки.
Моё терпенье Рок вознаградил –
паук в мою ловушку угодил.
Меня рукой нащупал он во мраке.
Он думал, что я сплю, а я в атаке
ножом пырнула гада прямо в грудь.
Хотя я и ударила невяло,
но рано в этот миг торжествовала.
Уж лучше б было в пАх его лягнуть.
Нож соскользнул. Я, все свои надежды
разбив о панцирь под его одеждой,
осталась в результате вновь ни с чем.
Я думала, он – просто подлый червь.
Но оказался он вдвойне хитрее.
«Ах, так! – воскликнул граф и выбил нож. –
я думал, вы – цветок оранжереи,
а я – и впрямь счастливец средь вельмож.
На жизнь мою вы дерзко покушались
и это далеко уже не шалость,
а нож не безобидный антураж.
Всё это – непростительный демарш!
Вы успокойтесь, пыл свой пуританский
оставьте в назидание другим.
Моим расположеньем дорогим
пренебрегли совсем вы не по-дамски».
Он вызвал свет, представ моим глазам:
«Дитя моё, да вы неблагодарны!
Держать вас не намерен тут я сам.
Само собой, что тешить вас приданным
я также не намерен. Вы вольны
остаться независимой и бедной.
А для меня, нашедши вас столь вредной,
мир с вами предпочтительней войны.
Я, к сожаленью, был самонадеян,
надеясь, что полЮбите меня.
Жаль, не наступят эти времена –
рост вашей неприязни запределен.
Привязывать вас сИлою к себе
не входит в мои правила нисколько.
Пусть расставаться с вами мне и горько,
но жаль мне дней, сгораемых в борьбе.
Вы оценить нисколько неспособны
ни мой размах, ни ждавший вас уют»…
Я думала, меня сейчас убьют,
а он сказал: «Вы будете свободны».
– Не думайте, – вскипела я в ответ,
что стану я молчать о преступленьях,
о коих до сих пор не слышал Свет.
Быть может, речь пойдёт о поколеньях
насилуемых вами тут девиц.
Вы высоко стоИте от рожденья,
но не поможет вам происхожденье,
когда пред королЁм паду я ниц!
Всё зло, что вы несли невинным девам,
и женщинам, вернётся к вам же вспять.
Вам Божьих кар черпать – не исчерпать.
Тут мой мучитель разразился гневом:
– Тогда пеняйте только на себя
за то, что вы не вЫйдете отсюда.
– Ну, значит, Смерть придёт за мной сюда.
– А чтоб вы над собою самосуда
не совершили, нож вам не дадут, –
решил гад доконать меня издёвкой.
– А нож мне и не нужен, ибо тут
сама себя убью я голодовкой.
Вам мало не покажется тогда.
Преследовать вас примется мой призрак.
Всего один. Не десять. Не орда.
Час вашего безумства будет близок...
(продолжение следует)