***
И в щёлку двери вдруг закатится солнце клубком,
просыпана бронза жуков в травяные ладони.
Май – это вода. Мяч резиновый – сердце – не тонет.
Но, милый Целитель... Всё тише дыханье моё.
И там, за окном, птичий говор до боли знаком.
В груди – сквозняки: так болит угловатое небо.
Лишь гибкие дУхи листвы прилетают к обеду,
где полдень на скатерть узорные тени прольёт.
Целитель, всё зря... На прощание вновь обернусь
на тела смешную одежду, что больше не впору.
Я кровь, что впиталась в сухую шершавую кору...
Сок дерева жизни и смерти стал спелым вином.
***
От книг чердачной веет пустотой.
Теченье солнца, дремлющие птицы.
Для тени платье свяжет, как на спицах,
паучье-рыжим предвечерний зной.
Июль уходит облачной золой,
сверчковый скрип оставив половицам.
И звёздный сахар – мелкие крупицы
легки на вкус – вишнёвый, смоляной.
На самом дне тумана и шагов
ютится август, зелено и сонно.
(Так тает смех лесных полубогов).
И вторит Эхо тонко, удивлённо
дыханью ночи в стрелке заострённой,
её биенью в коконе часов.
теченье солнца \ для тени платье свяжет \ паучье-рыжим
июль уходит \ сверчковый скрип оставив \ и звёздный сахар
на самом дне тумана \ ютится август
и вторит Эхо тонко \ дыханью ночи