1. «И зачем я это помню?»
Разошлись пути-дороги,
четверть жизни – это бездна…
Идол юности жестокий,
опыт, в сущности, полезный…
Колдовала-ворожила:
возвращался пепел с ветром…
Белый кречет, что есть силы,
бился в окна, ждал ответа…
Не судьба. На окна – ставни,
на глаза – стальные шоры,
в сердце – кол, беруши в уши,
нА руку колечко споро…
В быт. В детей. В работу. В мужа…
Захлебнуться, стать русалкой…
Осень. Мокрый снег не вьюжит –
тает. Но его не жалко.
Не захочет стать ундина
пеной под скалой гранитной.
У тебя ведь именины…
Поздравляю! Dolche vita!
Птицей с ярким опереньем
надо мной заденешь волны…
У тебя ведь День рожденья…
И зачем я это помню?
2. "Ещё не зима..."
Ещё не зима,
но привычно шуршат под ногами
Холодные дни, осыпая листвой, усыпляя
Усталую землю. С ветвей позолота стекает,
Как старая кожа змеи, что вдруг стала мала ей...
Ещё не зима...
Ты пытаешься верить приметам:
Тарелка разбилась намедни - пригрезилось счастье,
Пьёшь чай вечерами - зелёный, как память о лете:
Оно обещало вчера - никогда не кончаться...
Ещё не зима,
просто небо спустилось так низко,
что красным клубком зацепилось за звонницу солнце...
И кошка уходит гулять - как всегда, по-английски.
Ты смотришь в окно и гадаешь, когда же вернётся?..
...Желая удачи в делах и хоть капельку - в личном,
Земля разливает по рюмкам закатное шерри,
А осень ложится к ногам и знакомо мурлычет.
Зима уже снится...
Но в это не хочется верить.
3. Мир живых рисунков
Я рисую незнакомые лица
Со знакомыми твоими глазами,
Нарисованные дрогнут ресницы,
Настоящими наполнясь слезами.
Голубою краской льдистое солнце
И изменчиво-искристое небо.
Снег на склонах алебастровой солью,
Словно звёздный угасающий пепел.
Я рисую, чтоб совсем не ослепнуть,
Плачу, чтоб от тишины не оглохнуть,
В лживом зеркале - не я, только слепок...
И насколько от меня он далёкий...
На размётанных альбомных страницах
Луны, луны, карандашные луны,
Мир, который постоянно мне снится,
Трепет моря акварельно-пурпурный...
Я рисую огнекрылые тучи,
Нереальные цветные пейзажи...
Но мои ладони пламенно-жгучи...
И рисунки разлетаются сажей.
Распадаются бумажные клочья...
Как же хрупок этот мир карандашный...
И... как хочется в тетрадь, в уголочек
Врисовать свою фигурку гуашью...
4. Мой ангел
Последняя ночь рассыпалась и стыла
прощальным аккордом ушедшего лета.
Сливалась в беспамятстве жажда продленья
с остатком сухим, раздирающим глотку.
Мой ангел во фронт разворачивал с тыла
шеренгу желаний у шкафа скелетов.
Огню не сдаваясь, трещали поленья
молитву про быт и любовную лодку.
Последний рассвет растекался туманом
по мутной округе осыпанных скверов.
В проёме окна ты тянулась в истоме
от спешных моих непричёсанных взглядов.
Мой ангел затих, собирая ту манну
в объятия строем поруганной веры.
Мы строили мир, называемый домом,
на площади градом побитого сада.
Так, где же мы были, когда погубили
всё то, что даровано свыше однажды?
Зачем мы искали иные приюты
в мирах, где минутная слабость иконой?
Мой ангел был предан поросшему былью
архиву измен для продления жажды.
Зачем же с укором стоишь на краю ты –
хранитель былой и палач непреклонный?..
Последние мысли, последние вздохи
по следу стелились, и свежим был запах.
Я помню его, и пронзительной дрожью
сковало стремление что-то исправить.
Мы молча столкнулись у края эпохи:
мой ангел и я, исходящий по трапу
в подвал отчужденья, наполненный ложью,
где биркой – тоска и прозектором – память.
Последнею волей, в сознании фальши –
бумага стерпела казённые строки.
Судьбой не даётся попытка вторая –
хоть веру теряй в ожидании чуда...
Он, видимо, пал, и, без вести пропавший,
на круги своя обратил все пороки.
Последним не стать заменителем рая...
Мой ангел,
вернись,
если
можешь,
оттуда...
5. ОН БЫЛ...
Он был просто богом.
Простым незатейливым богом.
Из тех, кто хотел бы и смог бы,
но жалко растраченных сил.
С простудами, насморком, кашлем
и вечным похмельным синдромом
Он судьбы людские по мере
своих разумений вершил.
Любил справедливость во всем.
И карал, невзирая на лица.
И так же, на них не взирая,
одаривал щедрой рукой.
А в паузах между деяньями
холил свою поясницу:
Прострелы замучили. Старость.
Наверно, пора на покой.
Но разве оставишь хозяйство?
Лукавый не спит у порога!
Загубит людские душонки,
пригляд нужен, мать-перемать!
Фантастами верно подмечено:
сложно и трудно быть богом,
Но тем, кто внизу копошится,
об этом никак не узнать!
6. Полёты во сне
В скучной пустыне, сморённый жарою,
Страус увидел во сне,
Будто, примкнув к журавлиному строю,
Он улетел по весне.
Пряность доселе незнаемой выси
Сладко щемила в груди,
Клочья разорванной радуги висли
На журавлях впереди.
Что в этом небе, по яви запретном:
Новая жизнь или смерть?
Страус летел и не думал об этом,
Лишь бы лететь и лететь...
Страусу может, конечно, присниться
Небо, свободный полёт.
Гены, наследственность. Всё-таки – птица,
Память куда-то зовёт.
Но отчего сновидения те же
Ночью приходят ко мне?
Жаль, что в последнее время всё реже.
В небо... Хотя бы во сне...
7. БЕЗЫМЯННЫЕ ДЕТИ
Безымянные дети живут в деревянной избе,
На окраине, дальней из всех позабытых окраин.
Безымянных детей не зови, не суди по себе,
Им неясен удел, беспросветен им путь, неприкаян.
Безымянные дети меняют свои голоса
На убогий уют безоконных некрашеных спален.
Безымянных детей не зови, не смотри им в глаза,
Им неясен удел, безначален им путь, беспечален.
Безымянные дети лежат в деревянных гробах,
Гексограммы сведенными пальцами в воздухе чертят.
Безымянных детей не зови тишиной на губах,
Безмятежен им сон, но с отчетливым запахом смерти.
8. Жизнь - неслыханный джаз
Ты берёшь ноту «Фа», может, третьей октавы и выше,
Я беру только «до», после третьей, когда уже пьян,
В джазе полный профан, баритон мой картавый чуть слышен,
«Рэ» даётся с трудом, чёрту лысому продан баян.
«Ми»-«ми»-но, мон-а-«ми» - невпопад, продолжаю распевку
«Фа», «соль», «соль»… полный бред: пересолен фасолевый суп.
Говоришь: - «обними, нежно, словно распутную девку.
Нотный стан моих бед, что не смеешь? Ах, как же ты глуп.»
Жизнь – неслыханный джаз, и не надо «ля»-«ля» про былое.
Перемен перелом по хребётному хрусту знаком.
Пара нот, пара фраз… ты задела меня за живое
Воронёным крылом или острым калёным клинком.
Я забыл про распев, а мелодия льётся и льётся,
Кровью хлещет из ран недоступно высокая - «си»
Свою низость презрев, слабый голос в заоблачность рвётся,
В мой придуманный храм вознеси... сохрани и спаси!
9. Дверь
Не скитаешься и не болтаешься,
От дворовых забот — вдалеке.
Для одних так легко открываешься,
Для других же — всегда на замке.
Ты — обычная дверь деревянная,
И стоишь, никому не грубя,
Под тобою валяются пьяные
И ногами пинают тебя.
В дни счастливые и несчастливые,
В дни печальных и праздничных дат
Больно бьют в твою грудь терпеливую
И в глазок, словно в душу, глядят.
10. Гармония... почти несерьёзно о серьёзном
Людей встречают по лицу,
Пардон, поправлюсь, по одёжке,
И за алмазом в сто карат
Ждут равнозначности души.
Известно каждому глупцу,
Что в бочке мёда дёгтя ложка
Испортит цвет и аромат,
Хоть Богу жалобу пиши.
Вот так мужчины сотни лет
Бросают взгляд на ярких женщин
В павлиньих перьях от Шанель,
С ногами кисти Э. Мане.
Сорвав же, видят пустоцвет,
В уме и разум не замечен,
А из души летит шрапнель
Лишь по мужскому портмоне.
Продолжить дальше? Бедный сэр
Обманут лоском, упаковкой,
Но марки требует бомонд,
Какое к черту, как внутри:
Таков нагляднейший пример.
Да, красотой торгуют ловко,
Особый спрос идёт на блонд,
Высокий рост и, что там три?
Ах да, обхват: груди, бедра;
Лицо, как минимум, с обложки,
Короче, полный Голливуд...
Я суть скажу до тэ че ка:
Мужчины ищут серебра
В душе под ветхою одёжкой,
Когда со временем поймут,
Что гармоничность так редкА.
11. Без нас
Без нас наверно город замер... Запоздав,
Завис в пространстве изумленный листопад.
И ход событий содрогнулся как состав,
И неуверенно попятился назад.
Пока мелькали неразборчивые дни,
Эскиз толпы запоминался и густел,
И каждый окрик свой оттенок сохранил
На многослойном размалеванном холсте.
Там нет зимы, там до сих пор в продаже квас,
Тепло, и улицы по-летнему узки,
Там ничего не совершается без нас
Воображению дурному вопреки.
Там неизменны адреса и номера,
Друзья навязчивы, подруги влюблены,
И по традиции двуликое вчера
Там экспонируется с лучшей стороны.
Но отмелькают неразборчивые дни,
И мир, ослепший и чужой как негатив,
Внезапно двинется, залает, зазвонит
Нестройно, спешно, очертя, не обратив...
Нахлынут лица, потечет, оттаяв, речь...
А нам – условиться и скромно промолчать,
И не смотреться в зеркала, и письма сжечь.
И стать ровесниками городу опять.
12. Одиночество
Громом в окно... Начинается новое утро.
Снова одна... Снова мыслей цветных камасутра...
Лучше такой диалог, как в театре абсурда,
Чем коротать свои дни со стеклом тет-а-тет.
Были дела... Много лиц надоевших и разных,
Серым, рутинным потоком дежурные фразы,
Вены, надувшись, светились сиренево-красным,
Были дела... А теперь даже этого нет.
С собственной тенью играть в бесконечные прятки,
В приступе ярости зеркалу бросить перчатку,
Слёзы сдирать, оставляя ногтей отпечатки,
Воздух глотать и шептать подсознательный бред -
Грустный удел по прогнозам "сознаниесводки"...
Веки тяжёлые, словно стальные решётки,
Можно уйти с головой в сорок градусов водки
Или дрожащей рукой нацарапать сонет...
13. Злой город
Злой город дорогами рваными,
Безликостью, взятой в клише,
Гостей, что явились незваными,
Заставит забыть о душе.
Те гости имеют желания:
Кто выжить, а кто-то зажить
И лишь единицы - призвание -
В далёкой глуши не зарыть.
А тех, кто придя к нему босыми
Амбиций черпнёт у ворот,
Злой город заделает боссами
И в стаю избранных введёт.
С друзьями полоски попутные
Растащит за зависть, за грош.
Да так, что в прозренья минутные
Прерывистым швом не сошьёшь.
Я тоже в том городе пасынок
Пытаюсь то выжить, то жить,
То следом далёким от босых ног
Уйти от сомнений и лжи.
14. Набережная
Тихие заводи улиц пустых, спит телефонное эхо,
сторож веков и реки монастырь, нет суеты человека,
мокрые поручни, путник-туман, полосы, берег бетонный,
сводит безумие ночи с ума мрачностью лунного трона.
Изредка визг одиноких авто: жмется дворовая псина
к маленькой будке с табличкой Лото, запах травы и бензина.
Мир где встречается город с водой, перерастая мостами,
Мир где погиб капитан молодой, врезавшись в мощные сваи.
Пересечение странных эпох и исторических веток,
гулкий и новый имперский сапог в то незабвенное лето,
ретро-машины, война и ежи, четкая поступь курсантов,
так и живут в темноте миражи, штаб и фронтоны, атланты.
Кадры не верящей вечно слезам, здания сталинской веры,
Там проживала элита-нарзан: фильмов про жизнь пионеров,
Титры учебников по мостовой, красное лобное место,
пойман излучиной город-герой вечной рекою-невестой.
Тихие заводи улиц пустых, спит телефонное эхо,
реку дугою обнял монастырь, нет суеты человека,
мокрые поручни, путник-туман, полосы, берег бетонный,
сводит безумие ночи с ума мрачностью лунного трона:
Сводит безумием арочных снов: призраков странных туннелей,
там где вода превращается в кровь прошлого и параллелей,
берег аорта гранитного льда, скользкая мистика трона,
нитью сползаются люди, года, нет только лодки Харона..
15. Зёрна без плевел
Прячутся тени в люки,
Сон ошарашен явью,
Небо умыло руки,
Всякая хата с краю,
Зёрна без плевел - скучно,
В терниях сохнут звёзды,
Ангелы равнодушны,
Бесы религиозны,
В полупустом стакане
Бурей любовь-затравка,
Нить Ариадны станет
Самой тугой удавкой,
Ямы другому роют,
Лбы всё ровней и тверже,
Счастье - свинья свиньёю,
Той, что всегда подложат,
В Африке свиньи те же,
Бисер пред ними мечут,
Совестно нынче реже,
Штиль перед бурей вечен.
"Время убить" за радость,
"Время ценить" - наука,
Громче, эффектней падать,
"Встанешь, родимый, ну-ка?"
В области привисочной
Предощущенье стали,
Конь не валялся точно,
А дурака валяли.
Кто-то заварит кашу
Из топора с душою.
Маслом испортить - как же!
Трюк этот из дешёвых.
Не наступить на грабли.
Сколько смертей до рая?
Счастье на блюде - нам ли?
Плыть, берега теряя.
Нервы мотать на ус и
Бить сгоряча баклуши.
Рыжий я, что ли? - Русый.
Жаба исправно душит
Видящих в белом серость.
Кто не Дали - Малевич.
Что-то в виду имелось,
Да поимели мелочь.
Тени вспорхнули с крыши,
Взяли под ручки солнце.
Шишел за хлебом вышел,
Видимо, не вернётся...