Я слушал того человека всё лето,
Я никак не мог отказаться от этого,
Он махал у меня перед носом газетой
И рассуждал об антропоморфности сего предмета.
Это было самое печальное лето в моей жизни,
ведь из его слов, которые из него так и брызжут,
я понял: вечной жизни нет, революция - пережиток.
Он говорил: "Благодаря своему инфантильному нраву
ты затеряешься в замоскворецких канавах,
в подмосковных электричках или арбатских переулках,
а я тут, почти в центре Москвы, ежедневно буду давиться булкой.
Во сне потом являлся ко мне часто
Чёрным листом на весь экран, не оставляя ни одного белого участка,
как бы напоминая мне, насколько я сам мал и ничтожен,
а возможно и безнадёжно-безбожен...
Он вёл себя достаточно нагло,
перебивая меня, как только я схватил мысль за жабры,
замечал, что я не начитан и спутан,
называя моё будущее весьма и весьма мутным,
обзывая мои стихи всего лишь моим атрибутом.
Советовал от имманентного синдрома переходить к имманентной этике,
Говорил, что его душе очень много говорит его дачный домик в Переделкино...
Указывал мне на неточность цитат,
Кидаясь целой страницей верлибра,
Я лишь мог отвечать, тупя взор, невпопад,
Что, наверно, не то в жизни выбрал...
Однажды он пришёл ко мне утром,
дело было августа пятого,
стал читать буддийскую сутру,
он был похож на пьяного
заочника литинститута
Я послал его к чёрту, сказав на ломаном русском:
"Иди-ка ты нахуй, твой мозг сделан слишком уж круто".