Он двигался. Иногда идти вперед было так легко, что он чувствовал себя ниткой, режущей свежий кусок хозяйственного мыла. Порой его сдавливало с боков так сильно, будто он был зажат в тиски, которые все еще продолжают сжимать свои стальные челюсти. Но несмотря на это, ему нужно было продвигаться вперед и вперед.
Время от времени становилось идти совершенно невыносимо, как в тропических зарослях, которые не берет ни один, даже самый острый тесак. Тогда он останавливался, отступал чуть назад и вновь вгрызался в окружающую темноту с неистовым остервенением.
Он постоянно получал толчки то справа, то слева, словно обессилевший диггер, пробирающийся по темному, узкому подземному коридору с выступающими бетонными плитами и торчащими кирпичами и все время получающий этими плитами и кирпичами безжалостные удары по уже и без того саднящим плечам.
Справедливости ради надо сказать, что иногда перед ним открывались небольшие пустоты, из которых его обдавало живительными струями воздуха. Но это было лишь небольшим и временным облегчением.
...Вдруг его полоснуло ослепительно-ярким светом. Головка сыра с характерным хрустом наконец-то развалилась надвое. Его подставили под мощную струю ледяной воды и положили на стол, рядом с другими ножами.
ноябрь 1998