http://www.proza.ru/2008/10/04/307
Гешка
* * *
С этим мальчишкой я познакомился на второй день после переезда на новое место жительства.
В начале пятьдесят восьмого года, продав домишко, мать и я переехали жить на другую сторону железной дороги, которая разделяла небольшой сибирский городок на две части. Первая часть, которая и считалась городом, была заселена в восемнадцатом веке, когда не было еще и в помине никаких железных дорог.
Город постепенно разрастался с переселением в него жителей близлежащих сел или других, более дальних местностей. С постройкой железной дороги для её эксплуатации требовался рабочий люд.
Вновь прибывшие селились на необжитой стороне «железки», образовав рабочий поселок, слившийся с городом. В суровое военное время в Ишим были эвакуированы несколько предприятий из центральной части России. Работники этих предприятий пополнили численность жителей небольшого сибирского городка.
Жизнь обеих частей города отличалась друг от друга. Поэтому, можно сказать, что в один миг, я, маленький семилетний мальчишка, очутился в другом времени. Кроме одноэтажных, деревянной постройки домов, которые преобладали там, где я жил раньше, здесь было много кирпичных, дореволюционной и новой постройки, зданий.
И люди были другими.
Чище и опрятнее одеты.
Интеллигентнее.
Культурнее.
Если встречался в поселке опрятно одетый человек, то было ясно, что идет он либо в гости, либо в город.
В то время суббота была рабочей, но сокращенной по времени относительно обычных рабочих дней, поэтому переезжали мы в субботу. Вещей было немного, вошло всё в один грузовик, даже еще место осталось.
В переезде помогали сестра с мужем.
Поселились мы в небольшой комнатке 3-комнатной квартиры, на 2-м этаже 2-этажного двенадцатиквартирного дома. Две комнаты занимали соседи – семья зам.главного технолога завода, состоящая из четырех человек.
Глава семьи – высокий, интеллигентный, лет под пятьдесят мужчина с добрыми, умными глазами. Его жена - седовласая, полная женщина невысокого роста, одного возраста с мужем.
И дети – дочь Нина и сын Женя, учащиеся старших классов средней школы.
Нина была старшей.
Мы познакомились.
Соседи отнеслись к нам доброжелательно и понравились и маме, и мне. В день переезда устроились на новом месте уже поздно, все устали и поэтому легли рано, взрослые немного отметили новоселье.
На следующий день, чтобы не путаться под ногами продолжавшей обустраиваться матери, я пошел в гости к сестре с зятем, которые жили через дом от нашего.
Во дворе этого дома я и познакомился с Гешкой.
Это был аккуратно одетый мальчик.
Спокойный.
Простой.
Располагающий к себе. Я сразу обратил внимание на то, что был он в настоящих брюках. Почти все мы, мальчишки того времени, бегали в основном в штанах-шароварах, стянутых в щиколотках резинками. В них было удобно бегать зимой. Штанины заправлялись поверх валенок, резинки стягивали их и не давали снегу проникнуть внутрь. Так вот, этот мальчик, даже не поворачивается язык назвать его мальчишкой, был в зимних ботинках и черных отглаженных брюках.
Он сам подошел ко мне, я бы, наверное, сам и не осмелился подойти к этому, по всему видно, из богатой семьи мальчику.
– Это вы вчера переехали в 109-ый, – спросил он меня.
– Да, – ответил я.
– А здесь ты что делаешь? – продолжал он.
– У меня здесь сестра с мужем живет.
– Понятно. Меня звать Геша, – сразу перешел к знакомству пацан.
Я назвался тоже, и спросил, почему у него такое имя.
– Вообще-то меня звать Геной, но папа зовет Гешка. Мне нравится, – так пояснил мальчуган.
Мы сразу перешли к разговору «на равных», хотя выяснилось, что Гешка старше меня на год, учится во втором классе. Не изменил он ко мне отношения и после того, как узнал, что у меня нет отца, живу я с мамой, которая работает «техничкой» - так называли уборщиц.
Я это про себя отметил.
Уже в то время тонкой душой ребёнка-«безотцовщины» я чувствовал малейшее изменение в поведении детей и взрослых, когда они узнавали, что я – сын малообеспеченной «матери-одиночки». Поэтому при знакомствах старался не затрагивать свои семейные, как мне казалось, недостатки.
Наверное, потому, что Гешка оказался первым, с которым я познакомился на новом месте, он и стал впоследствии, до определенного времени, основным моим товарищем. Родители его были людьми интеллигентными в моем мальчишеском понятии. Мать Гешки заведовала торговым отделом горисполкома, а отец работал бухгалтером на одном из предприятий города. Они наверняка знали, что я из бедной семьи, но дружбе своего сына со мной не препятствовали. Я частенько играл у них дома, у Гешки были интересные детские игры, книги. Играть с ним тоже было интересно. Он не задирался, не кичился положением своих родителей, более обеспеченным, чем у нас.
На поверку Гешка оказался вовсе не пай-мальчиком, каким показался мне при первой встрече. Частенько он оказывался организатором довольно озорных игр.
Зимой мы строили в снежных сугробах целые тоннели - ходы, которые соединяли несколько довольно вместительных, на два-три человечка, пустот. Это были наши «штабы», в которых разрабатывались «военные» действия. Не знаю, может быть, это только детские восприятия, но мне и сейчас кажется, что раньше зимы были более снежными. Во всяком случае, снегу было столько, что его вполне хватало на строительство снежных крепостей с множеством переходов и лазов.
После переезда мне пришлось переводиться в другую школу. Она находилась недалеко, в двух кварталах от дома. Располагалась в двух обособленных зданиях. В меньшем, двухэтажном, обучались начальные, а в большем, старшие классы, начиная с пятого.
После первого дня занятий, знакомства с новой своей учительницей Александрой Яковлевной и школьными товарищами, вдруг выяснилось, что мое личное дело осталось по старому месту учебы. Не знаю, как так получилось, скорее всего, мать не смогла взять мои документы в прежней школе, так как их либо еще не было, либо секретарь болела. Во всяком случае, после нескольких предупреждений Александры Яковлевны личное дело я так и не принес. Дома я говорил, что меня не допустят до уроков, если не принесу документы, мать их взять пока не могла, и наступило время, когда меня не пустили на занятия. Дома меня отправляли в школу - в школе не пускали на уроки, не взирая на мои доводы, что скоро документы будут принесены. Что мне оставалось делать? Тогда я нашел выход. Делая вид, что отправляюсь в школу, с портфелем, набитым учебниками и тетрадями, выходил из дома, проходил расстояние, на котором меня могли видеть из окна дома, сворачивал за соседними домами и уходил к тётке - маминой сестре. Звали тётю старым, нечасто встречающимся в наше время именем Улита, но ей оно не нравилось, и поэтому звали её все Лидой, младшие - тетей Лидой. Это была небольшого росточка, сухощавая, очень подвижная женщина. Работала она в раздевалке мужского отделения железнодорожной бани и жила недалеко от нее, в одном из шести длинных деревянных бараков. Эти деревянные строения советского времени имели длинный коридор, по обеим сторонам которого находились комнатушки, в которых ютились многочисленные семьи служащих предприятий железнодорожного узла.
Бараки эти, конечно, сыграли в свое время определённую положительную роль при размещении вновь приезжих. Считались они временными. И действительно, некоторые семьи, жившие в них поначалу, переехали в скором времени в нормальные квартиры. Но были, конечно, и такие семьи, которые прожили в бараках довольно долго, до самого их сноса. Между этими бараками, ближе к бане, стояла пивнушка, которая была постоянно заполнена подвыпившими мужиками. Валили в неё как помывшиеся, хватившие горячего парку и желавшие после этого принять кружечку холодного, с шапкой пены, пивка, так и идущий с работы рабочий люд. Пивнушка низенькая, неказистая, с закуржавевшими зимой дверями, но гордо стоящая в центре окружающих её бараков и бани, вмещала человек десять. Если же в неё набивалось человек пятнадцать, то казалось, что она дышала своими боками-стенами.
Вместо сидений, столов в помещении, отделенном от продавщицы низенькой стойкой, стояли опорожненные и еще полные пивные бочки, на которых и располагались жаждущие любители. Продавалось в «пивнаре» не только пиво. Были и водка, и вино, и закуска. В качестве закуски бралась в основном солёная килька. Были, конечно, и консервы, но кильку брали охотнее, так как её не требовалось вскрывать, как консервы, да и стоила она совсем недорого, а шла абсолютно под всё - и «под водочку», и «под пивко». Пивнушка почти всегда была полна народу. Решались здесь иногда и деловые вопросы, но чаще хулиганские разборки. Постоянно отирались здесь и местные завсегдатаи - пьянчужки, которые редко имели свои деньги и пользовались подношениями. Иной после нескольких таких подачек не мог уже крепко стоять на подгибающихся ножонках и, подперев спиной измызганную, порой облеванную стену, пьяно выкрикивал:
– Хай фюлер, – пытаясь при этом взмахнуть неподнимающейся рукой.
Все эти картины наблюдал я, маленький мальчуган, который должен был находиться в это время в школе. Узнай об этом наша учительница, она пустила бы меня в школу без злополучных документов, которые так пока и не могла получить моя мать. Я познакомился с местными пацанами, с которыми играли в «войнушку» на обширной территории, занимаемой бараками. Прятались мы за ларями, в которых хранился уголь, иногда забегали и в пивнушку погреться. Некоторые пацаны постарше поджидали подвыпивших, потерявших контроль мужичков и быстро и ловко обыскивали карманы залоснившихся штанов или фуфаек. Лёгкая добыча, как магнит, притягивали оставленных сами на себя пацанов, проживавших в этих бараках. Многие из них пошли потом по зонам и тюрьмам. Я не мог представить себе, как это можно залезть в чужой карман. Мать рассказывала мне, как отдавали в войну последний кусок хлеба многие жители города проезжавшим через него блокадникам - Ленинградцам. Находились, конечно, и корыстные люди, которые наживались на горе других. Вспоминался мне один мамин рассказ, когда женщина-блокадница предлагала другой вязаную кофту за пучок морковки, и та хотела было взять, но мать опередила, отдала блокаднице свой вырванный с грядки пучок моркови и несколько вырытых картофелин, ничего за это не взяв. Мать говорила, что некоторые, была даже среди них жена одного из руководителей города, брали за продукты золото.
Спустя неделю-полторы мой вынужденный обман раскрылся. Состоялись семейные «разборки», в которых принял участие и Иван, муж сестры, начинающий принимать участие в моем воспитании. Мать вечером, чувствуя, что со мной разобрались незаслуженно жёстко, несправедливо, плакала.
Жалела.
Документы «нашлись», были отданы в школу. Занятия продолжились. Но этот временный перерыв не пропал даром. Из него извлек я урок несправедливости наказания и поспешности выводов взрослых. Обида заглушилась. Скоро в семье сестры родилась дочь, которую назвали Олей. Я продолжал часто бывать у сестры, перезнакомился со всеми мальчишками и девчонками, проживающими в их доме. К тому времени я уже был знаком и с ребятишками - своими соседями по дому, но гораздо чаще общался с Гешкой и его друзьями.
С ними облазили мы все близлежащие места. Стадион «Локомотив», который находился на берегу реки Ишим. Сама река и её берега, железнодорожный парк были исследованы нами подробно, так как проводили на них почти всё свое свободное время.
Зимой гурьбой переходили мы реку напротив стадиона и взбирались на отвесные, снежные, нависшие над берегом, кручи. Ногами поддалбливали в них выемки. Один, а то и два пацана усаживались на снежные островки, чем-то напоминающие санки, остальные в это время продолжали долбить ногами или подручными средствами снег до тех пор, пока природные «салазки» не обрывались и в вихре снежной пыли неслись вниз. Конечно, катались мы и на лыжах, санях, но мчаться на куче спрессованного снега было непривычнее и интереснее.
Еще опаснее было кататься с Лысой горы, которая находилась в километрах пяти от города. Ощущения при этом были гораздо острее, чем при катаниях с пологих берегов реки, а это и нужно было нам – пацанам. Но из-за отдаленного расстояния от города, с Лысой горы катались мы реже.
Мальчишки, с которыми я в то время сдружился, были старше меня и относились ко мне несколько снисходительно, как к младшему. Только с Гешкой не чувствовал я разницы в возрасте. Оба мы любили читать, и поэтому делились о прочитанном в книгах, обменивались ими. Хотя в Гешкиной семье книг конечно было больше.
До четвертого класса я был «ударником» в школе, после за четверть стали появляться и тройки. Гешка был твердым «хорошистом». Может быть, столь посредственные оценки моей учебы были следствием того, что мать не контролировала выполнение мной домашних заданий, так как была неграмотной, умела лишь с трудом вывести фамилию в проверяемом дневнике. Может потому, что значительное время уделял я улице. Конечно, и то, и другое. В это время приходилось мне заниматься и маленькой племянницей. Сестра оставляла ее на меня в то время, когда уходила в магазин или еще по каким-нибудь делам, а мамы или Ивана не было. Тогда племянницу укладывали на кровать с панцирной сеткой, я садился на кровать и качал её. Иногда приходилось укачивать племянницу довольно долго. Она капризничала, долго не засыпала.
На улице ждали друзья, хотелось быть с ними, но приходилось оставаться до тех пор, пока не придёт сестра или зять.
Один случай, в котором я был сильно виноват, запомнился мне на всю жизнь.
В то время с нами в комнате проживала Валина подружка - Сима, работавшая с ней в одном цехе. Жилья она не имела, и поэтому мама разрешила ей пожить у нас. Это была веселая, добрая девушка. Нас она никак не обременяла, так как большее количество времени проводила на работе или с друзьями. Однажды, когда я как всегда встретился с Гешкой и друзьями во дворе, тот вытащил и показал нам деньги - двадцатипятирублевую купюру, которую, как он признался, вытащил из кармана матери. Это была значительная по тем временам, и не только для нас, ребятишек, сумма. Мне неудобно было идти «на халяву».
– Подождите. Я тоже посмотрю, – сказал я и побежал домой.
Деньги моя мать никогда не прятала. Она клала их, завязав в тряпицу, в сундук, в уголочек. И мне это было известно. Поэтому долго искать деньги не пришлось.
– Вот. Больше не нашел, – сказал я приятелям, вернувшись, и протянул на ладони «красненькую». Всей оравой, человек в пять, пошли мы «гулять». Что можно было набрать на тридцать пять рублей? Во всяком случае для многих семей это составляло сумму месячного аванса, на которую можно было кормить семью в течение полутора-двух недель. Мы «прокутили» эти деньги за час-два. Накупили шоколада, лимонада, пирожных, всяких конфет и булочек. Угощали ими всех знакомых и незнакомых. Из «куража». «Гуляй рванина». Сами наелись сладостей так, что уже и не лезло. О чем я в то время думал? Да ни о чем. Была какая-то эйфория. Задуматься пришлось позже. Открылось все очень быст-ро. Да иначе и быть не могло. На следующий день, утром, к нам пришла в сопровождении поникшего Гешки его мать. Начались разборки, в ходе которых выяснилось, что деньги, взятые мной из сундука, Симины. Она обнаружила пропажу, но матери пока не говорила, надеясь, что сама их куда-то сунула. Хотя деньги были последние. На всю жизнь запомнил я то чувство стыда, которое тогда испытал. Матери нас тогда не били, а мне думалось - лучше бы отлупили. Объяснили нам они тогда, что значит брать чужое, и кем считают таких людей. Мы с Гешкой плакали, хлюпая носами, плакали и переживавшие, наверное, больше нас матери. Это был урок на всю жизнь. Никогда больше не брал я чужого, даже если вот оно, на виду лежит. Ради правды необходимо сказать о том, что не имею здесь я в виду те яблоки и огурцы, которые мы собирали в соседних огородах. Это кражей не считалось, а признавалось всеми ребятишками как своеобразная удаль. Да и добывали мы это все тоже до определенного возраста, пока не поняли, что это такое же воровство.
На какое-то время встречи с Гешкой у него дома прекратились, хотя вне дома мы общались. Просто я перестал ходить к ним домой. Было стыдно перед его родителями. Мне думалось, что его отец с матерью считают меня зачинщиком прошлого проступка, но однажды тетя Ира, встретив меня, спросила, почему я не захожу к ним. При этом она сказала, что Геша сразу признался, что зачинщиком был он, а я последовал его примеру. После этого стал заходить к ним, но уже не так часто как раньше. Мы учились, переходили из класса в класс. Геша стал ходить в спортшколу, на гимнастику. Теперь он стал больше занят. Часто встречал его идущим с тренировки со спортивной сумкой через плечо. В гимнастической секции спортивной школы, находящейся по другую сторону железной дороги, в 113 школе, тренировал тогда и был одновременно директором спортшколы Василий Алексеевич Порфирьев. Был он единственным в нашем городе, да и, пожалуй, в области, заслуженным мастером спорта СССР. Столь почетное звание, а кроме этого он был еще и заслуженным тренером СССР, получил Василий Алексеевич за подготовку чемпионов мира и Олимпийских игр гимнаста Бориса Шахлина и лыжника Николая Аникина. Гешка рассказывал нам во дворе о своих тренировках, о тренере, о спортсменах-земляках, и я, конечно, не смог удержаться. Несколько раз посетив тренировки гимнастов и посмотрев на выполняемые старшими спортсменами высокие, смелые «сальто», «флик-фляки», упражнения на перекладине, кольцах и других снарядах, я попросил тренера записать меня в гимнастическую секцию. Это был невысокий, сухонький, но жилистый, полный энергии мужчина. Голова его поворачивалась только вместе с корпусом - результат давней травмы. Был он строгим, даже жестким тренером, но все спортсмены слушались его беспрекословно. Василий Алексеевич провел со мной собеседование и зачислил в группу начинающих. Начались занятия. Было интересно ходить на тренировки, делать разминку перед ними. Время занятий старших спортсменов начиналось после того, как заканчивали младшие, но они частенько приходили вместе с нами, разминались, учили нас, иногда подменяя Василия Алексеевича. «Тяните носочек», – командовал тренер, и мы старались вовсю. Мне казалось, что походка у меня стала легкой, спортивной. Я чувствовал бодрость, прилив сил. На уроках физкультуры в школе преподаватель, выделяя меня, иногда просил показать одноклассникам, как выполнять то или иное гимнастическое упражнение. Я стал читать книги о спортсменах, выделяя при этом гимнастику. Продолжалось это меньше года. Мы, младшая группа, занимались в трусах, одевая под них плавки, чтобы нечаянно не прищемить на снарядах что-нибудь. Приближались квалификационные соревнования. По требованию тренера к их началу мы должны были приобрести трико. Средняя и старшая группа занимались в них. На соревнования старшие спортсмены надевали белое трико и белые майки. Выглядело это очень красиво. Нам не надо было иметь белую форму. Обычное трико синего или черного цвета. Я уже давно прожужжал все уши матери, что мне нужна спортивная форма. Наконец она купила трико. Но что это было. При взгляде на него у меня на глазах выступили слезы. Наверное, именно такой цвет был у лошади Д,Артаньяна, когда он ехал из Гаскони поступать в мушкетеры. Помимо того, что имело оно зеленый цвет, вряд ли можно было назвать это трико. Это были панталоны.
Зеленые, такие носят женщины, панталоны в обтяжку. Я категорически отказывался их одевать. Мать с сестрой настаивали. Они говорили, что это именно трико.
– Ну и что, что они зеленые? Зато не перепутаешь.
Они не убедили меня, но я знал, что тренер на занятия без формы не пустит, и поэтому, наступив на свое отвращение к этим «бабским» панталонам, взял их на тренировку.
– Может, не будут смеяться, а потом как-нибудь выкручусь, – думал я.
Напрасно я так думал. Как только не издевались и младшие, и средние над этими штанами. Я не выдержал и убежал с тренировки. Только дома, закрывшись в комнате, я дал волю слезам. Какое-то время после этого мне не хотелось появляться даже на улице. Казалось, что все мои товарищи знают о моем позоре. Позже Гешка смог уменьшить мои переживания, отвлечь от неприятных мыслей. Но с тренировками было покончено. Наверное, будь я не столь щепетильным в таких вопросах, то смог бы заниматься. Надо было просто разозлиться и доказать, что не в штанах дело, а еще упорнее заниматься и занять первое место на соревнованиях, но... не хватило духу. Уж больно обидно было за то, что так смеялись мои сверстники. Не мог я простить ни матери, что купила она такие штаны, ни себе, что одел их.
Гешка продолжал заниматься гимнастикой и весьма успешно. На городских соревнованиях он занял второе место в своей возрастной группе. Постепенно «боль» от обиды за штаны притухла, стала забываться, и я стал «выходить в люди» – общаться со сверстниками, принимать участие в играх. Среди мальчишек 105-го дома были пацаны из семей разного достатка и социального положения. У одного мать работала в горисполкоме. Сам он и его сестра были отличниками. Мальчик не участвовал в проказах и шалостях. Он так же, как Гешка, ходил на гимнастику, был очень правильным и умненьким. Другой - был как волчонок, отличался независимым характером, часто дрался по любому поводу. Еще один, Шурка Безхлебнов, рос как и я, без отца, был он выше всех нас по росту. Держал себя по отношению к нам, ребятишкам младше себя, несколько снисходительно и свысока. Шурка любил лидерство в любых играх и начинаниях, но мог оказаться и организатором унижающей мальчишку подначки, розыгрыша, а иногда и обидно подсмеяться над младшим. Пользуясь своей силой и помощью поддерживающих его пацанов, мог он кого-нибудь скрутить и сбросить с обрыва, окунать в воду во время купания до тех пор, пока тот не нахлебается воды. Потом, смотря на вынырнувшую физиономию с испуганно выпученными глазами, долго хохотал, приглашая этим к смеху и других. Мне такие его «шутки» никогда не нравились, как по отношению к себе, так и по отношению к другим. Вместе с тем Шурка мог предложить и поход на «Лысую» гору, старицу «Челгай», заброшенный полигон между «Лысой» горой и «Красной горкой». На полигоне мы старались разыскать патроны. Люди говорили, что где-то в этом районе, в конце зловещих тридцатых годов, происходили расстрелы «врагов народа». Мы понимали, какие были это «Враги». Уже состоялся ХХ съезд партии, разоблачивший «культ личности», но полной информации о происшедшем, понятия, что же было на самом деле, мы, конечно, не имели. Однажды зимой во время нашего похода на речку, Шурка придумал вылепить из снега обнаженную женщину. Все пацаны приняли деятельное участие в лепке и с шутками и смехом вылепили «снежную королеву» в «классическом» лежачем положении. Застывшими от холода ладошками и найденной на льду различной посудине носили мы потом воду из ближайшей проруби и поливали «шедевр», для того, чтобы снег обледенел и продержался дольше. В какое-то время мальчишки, да и девчонки тоже, начинают живо интересоваться взаимоотношениями полов, желают больше узнать о «запретном плоде». Это сейчас информация по этому вопросу выплеснулась с неимоверной мощью. В то время все, что можно было узнать об интимном мире мужчины и женщины, ребятишки познавали на улице, выслушивая были и небылицы от своих старших товарищей, которые представлялись «знатоками» в таких делах.
Шурка Бесхлебнов в интимных вопросах был признанным «знатоком». Кроме обучения на словах, он и на практике показывал свои способности. Заманив разговорами в компанию мальчишек какую-нибудь девчушку, которая могла поддаться на легкомысленные уговоры, а психологически вычислял таких он достаточно точно, Шурка уговаривал:
– Покажи нам свою штучку. Вот пацанам говорю, что у девчонок все совсем по-другому, а они не верят. Мы тебя трогать не будем. Покажи, а потом, на кого ты скажешь, тоже свою покажет.
Так как девчонок тоже интересовал этот «острый» вопрос, они соглашались. Кокетливо и игриво хихикая, поначалу для «куража» якобы стесняясь, затем они приспускали трусишки и показывали свой оголенный лобок. Но целью Шурки было уговорить какую-нибудь девчонку дать «попробовать»...
Через дорогу от наших домов начиналось cтроительство четырехэтажного дома для работников механического завода. Один такой дом уже был построен, но еще не был заселен, заканчивалась отделка. Другой, рядом с построенным, только заложили. Уложили фундаментные плиты и накрыли их плитами перекрытия. Первый этаж только начинали строить. В подвалах этого строящегося дома мы, мальчишки, часто играли в прятки, в войну, другие игры, бегали от гонявших нас сторожей. Небольшие проемы, подготовленные под подвальные окна, выходили на улицу, не за-крывались, поэтому именно по ним мы и проникали в темные лабиринты подвала. Туда и направилась небольшая компания желающих познать «сладость греха» мальчишек и эта отчаянная девчонка. Впрочем, мне кажется, что ей самой было интересно. Гешка тоже был в этой группе. Я был самым младшим, самым незнающим и, наверное, поэтому, когда все полезли в небольшой проем окна, я остался снаружи – наверху. Мне было интересно, что же дальше будет? Принимать лично участия в этом я не хотел, может, боялся того «нового», о чем пока слышал только от товарищей. Но во мне боролись еще и два чувства – с одной стороны я считал, что интимные дела должны происходить только между двумя, а тут - пять мальчишек и одна девчонка. Было что-то нехорошее, грязное в этом деле - я чувствовал это «нутром». Но любопытство пересилило, да скорее и не любопытство, а подначки приятелей, которые знают, как воздействовать на характер пацана. Шурка, как самый опытный из мальчишек, поучал:
– Сначала надо поссать.
С этими словами он проделал то, о чем говорил. Его примеру последовали все мальчишки (я, так как находился наверху, не стал этого делать). Девчушка тоже присела недалеко, приспустив трусишки. И вот тут случилось неожиданное.
– Ах вы е..ри сопливые, – с таким криком выскочила из темного угла подвала сторожиха с метлой.
Держа ее в руках как винтовку с примкнутым штыком, она начала «охаживать» по оголенным задницам неудавшихся «совратителей». Все кинулись к окошку – быстрее покинуть «б...кое место». Конечно, первым порывом моим было тоже бежать. Я и побежал, но чувство товарищества остановило, да и не грозило мне наверху ничего (вот если запомнила в лицо сторожиха) да это мелочи. Поэтому, «пролетев» несколько метров, я остановился и, вернувшись к проему окна, стал подавать руку, чтобы помочь выбраться своим товарищам. Сторожиха бушевала, ругая нас самыми непотребными, но, наверное, заслуженными эпитетами, не забывая орудовать метлой. Досталось и девчонке. Все-таки ребятишки относительно благополучно выскочили из подвала и кинулись наутек, почесывая получившие своё задницы. Боялись мы только того, чтобы не узнали об этом «приключении» наши родители, и поэтому, собравшись около дома, договорились «молчать чего бы это не стоило». Так бесславно закончилось, не начавшись наше общее знакомство с «сексом», хотя этого слова в то время мы и не знали. Девчонка эта сейчас живет в другом городе, в который уехала после окончания школы. Закончила там институт, вышла замуж. Иногда она приезжает в наш город, чтобы навестить родных. Несколько раз мы с ней виделись. При этом она, с приятной улыбкой, здоровалась. Я, конечно, отвечал, а в голове невольно всплывали воспоминания, но не пошлые, не грязные. Просто воспоминания о детской глупости. Может, и она, улыбаясь, вспоминает что-то свое, девчоночье, а может, забыла. Кто ее знает.
С какого-то времени, не помню в каком классе, Гешка одел очки. Поначалу носить открыто он их стеснялся, так как носивших очки тогда дразнили «очкариками», но потом он убедился, что его не дразнят (то ли побаивались его, зная, что занимается он гимнастикой и силёнкой не обделен, то ли просто уважали) и стал носить их открыто.
Благодаря знакомству с Гешкой я хорошо знал его одноклассников, и они видели наши дружеские отношения. Поэтому никто из его школьных товарищей не удивился, когда я оказался в их компании, когда они пошли в поход за реку Ишим. Гешка пригласил меня с собой, и я не смог отказаться, ведь я так любил всякие походы и хоть маленькие, но приключения. А в этом походе они должны были быть, так как поход состоялся весной, в то время, когда река уже начала разливаться, а деревянный мост через нее еще наведен не был, поэтому идти предполагалось по, так называемому, «висячему мосту». Он представлял собой действительно конструкцию из досок, скрепленную и подвешанную над рекой на канатах. Весь этот мост изгибался под ногами, как дракон. К тому же, когда на нем одновременно находилось несколько человек, доски уходили под воду и становились скользкими. Течение реки весной значительно быстрее летнего, и поэтому вода, журча, перекатывалась через доски моста. Было жутковато, но стыдно оставаться одному на этом берегу, когда многие, в том числе и девчонки, уже перебрались на ту сторону. В этом походе я ещё ближе узнал одноклассников Гешки, поэтому, когда он пригласил меня на встречу Нового года, который должен был праздноваться на квартире одного из его товарищей – «Севы младшего», я сильно не отнекивался. Родители «Севы», а «младшим» его называли потому, что «старшим» был его старший брат, отмечали праздник в другом месте, у друзей. «Сева старший» вообще-то никаким Севой не был. Его звали Володей, а гулял он тоже в другом месте с компанией своих одноклассников. Почему его назвали Севой, не помню, по-моему, по какой-то книге. Героем ее был озорной мальчишка Сева, о котором Володя рассказывал многим своим друзьям, а затем и младшего стали звать «Севой», присоединив слово младший, для отличия.
Вот у них в квартире и собралась компания для проводов старого и встречи нового годов. Было очень весело. Мы пили лёгкое вино, было много закуски, фруктов. Всё это было закуплено заранее, в складчину, или принесено из домов собравшихся. Мы танцевали под радиолу, рассказывали анекдоты, играли «в бутылочку». Сев на пол в кружок, в порядке «мальчик – девочка» через одного, крутили пустую бутылку и, подшучивая друг над другом, ждали, на кого покажет её горлышко при остановке. Тот, кто крутил бутылку, должен был целовать того, на кого покажет горлышко. Свет при этом выключался. Об этом мы предварительно договорились, чтобы не смущать девчонок, хотя они и не смущались. Стеснялись целоваться, скорее, сами мальчишки. Мне почему-то чаще всего выпадало целовать младшую сестру Сашки – так на самом деле звали «Севу младшего». Потом мы провожали девчонок по домам. Очень хорошо я запомнил встречу этого Нового года не только потому, что был это первый праздник, который я отмечал вместе с товарищами, без догляда родителей, но и потому, что, возвращаясь после проводов девчонок, обратили мы внимание на очень большую, круглую, полную луну. Никогда больше, ни раньше, ни позже, не видел такой большой луны. Казалось, что занимает она большую часть чёрного звёздного неба. Шёл лёгкий , новогодний снег.
Луна была огромной и …огненно красной.
У отца Гешки, дяди Вани, было большое увлечение – голуби. Он давно хотел их держать, но не было где. Но вот с согласия соседей, администрации города, ему разрешили построить на окраине двора, возле сараев, голубятню. Была она двухэтажной, настоящей голубятней, с ловушкой для голубей и открывающимся верхним люком. Иногда дядя Ваня разрешал нам с Гешкой подержать голубей в руках, попоить их изо рта и запустить в небо. Были голуби очень красивыми. Особенно трогало, когда они пили из твоего рта, проникая своим клювом между губ. Когда смотрели мы с Гешкой в небо на кружащих над домами по нисходящей стаю (вертунами-виртуозами, проделывающими пируэты), или чуть видную точку взмывшего в самую высь голубка, хотелось хоть на миг оказаться вместе с ними. Мне понятно стало увлечение Гешкиного отца. Сам я никогда не держал голубей, но людей, занимающихся ими, мне кажется, понимаю. Голуби – это красота, это любовь, это МИР.
В одно время понравилось нам играть в «попа-нагона». Это была давняя русская игра, разновидность городков. Использовались такие же, как в игре городки, биты. Их мы изготавливали из берёзы, но крепче конечно были буковые. Да где их взять? На кон выставлялся один городок и около него игрок.
Несколько мальчишек выстраивались на определённом расстоянии от городка, отмеченного битой чертой на земле. Решался вопрос очерёдности метания биты.
Обычно забойщиками, то есть бьющими первыми, ставились игроки слабые, а последним обычно бил самый меткий игрок. Задачей игроков было попасть битой в городок, чтобы он отлетел как можно дальше. Улетевший городок устанавливался на том месте, куда отлетел. Те биты, которые оказывались перед городком, поднимались и снова участвовали в игре. Если же все биты оказывались за коном, а это случалось в том случае, если все игроки промахнулись, игроки добегали до них, каждый старался поднять свою и как можно быстрее мчаться к месту начала игры «застучаться». Тот, кто «караулил» городок, бежал с ним и тоже старался «застучаться». Прибежавший последним «караулил» городок в следующем коне.
В сегодняшнее время уже не играют в «попа-нагона», «лапту». Сейчас большее время ребятишки проводят за компьютерами, компьютерными приставками, «видиками». Это всё хорошо, но вот если бы они еще играли и в те, давнишние наши детские игры, которые прекрасно развивали быстроту реакции, скорость, меткость.
Гешка успешно учился. В спорте дела у него шли тоже хорошо. На городских соревнованиях он постоянно занимал первые места в своей возрастной группе. Выполнил норматив 1-го разряда. В Российских соревнованиях школьников Геша занял пятое место, что, конечно, было неплохим результатом. Однажды приехав домой из деревни, родины матери, где я гостил некоторое время, а приехал со своим племянником, Володькой Тюменцевым, которого и хотел познакомить с Гешкой, узнал, что он отдыхает во всесоюзном пионерском лагере «Артек». Я завидовал ему «белой» завистью, но, узнав, что путёвку ему «достала» мать, занимавшая заметный пост в горисполкоме, зависть несколько угасла, хотя и понимал я, что этой путёвки Гешка достоин в полной мере. То, что эту путёвку «сделала» ему мать, для меня уже принижало её значение (путёвки). Ребятишкам, и мне в том числе, не надо было быть «семи пядей во лбу», чтобы видеть, насколько несправедлив тот мир, который «завоевали» наши предки. Отношение педагогов в школе к детям, родители которых имели значительный «вес» в руководящем обществе, отличалось от отношения к «простым» ребятишкам. Я, извините, вообще не признаю и не понимаю слово «простой» в сочетании с такими словами как «простой рабочий», «простой инженер» и т.д. Видели все, только не говорили, если «крутые» детишки допускали, мягко говоря, «шалости», которые были гораздо значительнее «хулиганства» их сверстников, стоящих ниже их по общественному положению. Наказания первым были мягче. Пожурят слегка, и ладно. С Гешкой отношения мои становились всё прохладнее. Наверное у меня появились другие интересы, а может, …да фиг его знает, что может. При встречах теперь мы могли перекинуться несколькими ничего не значащими фразами, а то и вовсе просто «привет – привет» и всё. Может, повзрослели мы. Может, изменился круг знакомств. А может, и у него появилось чувство, что мы не ровня. Скорее всего – всё вместе взятое. В более старшем возрасте, встречаясь на танцах или других местах, теперь просто здоровались.
После успешного окончания школы, Гешка поступил в институт, окончил его и, по слухам, остался работать в Тюмени. Мать и отец его жили в нашем городе, он же наезжал нечасто. Слышал я, что в начале семейной жизни ему не повезло, пришлось вскоре развестить с женой. После смерти отца и выхода матери на пенсию, я вообще его больше не видел. Мать Гешки, а теперь, конечно, уже не Гешки, Геннадия Ивановича, переехала жить к нему. Встречаю иногда его тётку, которая живёт в нашем городе. А недавно спросил её, как дела идут у племянника, на что она коротко поведала, что в социалистическое время работал Геннадий инженером, с поворотом страны на капиталистические рельсы, занялся извозом на своей машине, этим, вроде, занимается и сейчас. Надеюсь, что у него должно быть всё нормально. А увидеться бы с Гешкой хотелось.
http://www.proza.ru/avtor/ivanych