“В ЛАДОНИ ГОСПОДНЕЙ РЫБКА Я…”
ТВОРЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ:
ФРАГМЕНТЫ ИЗ СТАТЕЙ О ТВОРЧЕСТВЕ ЕЛЕНЫ ЗЕЙФЕРТ
Составлен Виталием Рудневым для сайта "Подлинник"
Алексей Давыдов, доктор культурологии, сотрудник Института сравнительной политологии РАН (Санкт-Петербург)
Давыдов А. Ликующая на краю. Рецензия на книгу Елены Зейферт «Веснег» // Дети Ра. – 12 (62). – М., 2009.
Откуда берется Еленина личность? Из независимости человека от всех смыслов, в том числе и смысла любви. Но как рождается независимость? Из достоинства. Разумеется. А откуда берется достоинство? Из независимости и ощущения себя личностью. Вот и замкнулся счастливый и короткий Еленин круг. Ей достаточно провозгласить смысл, провозгласив, знать, что он есть, и в этом смысле жить, ликуя и скорбя. Это анализ, начавшийся в античности. И это нововременная логика. Спинозы, Декарта, Канта. Зейферт вся там. Но с тех пор были Гегель и Пушкин (XIX в.), экзистенциалисты и постмодернисты (XX в.), социокультурный анализ (XXI в.) – исследование человеческого усложнялось вслед за растущим пониманием того, как неоднозначен человек.
Современная мысль ищет сложную, динамичную, опасную «сферу между» властными смыслами-абсолютами, например, между исторически сложившимися смыслами Бога и человека, в которую динамичный человек мужественно входит для того, чтобы понять себя нового, свободного и от старого божественного и от старого человеческого. Через опасность отпадения от старого и риск поиска нового он в этой сфере либо застревает и, как Иуда, бесславно погибает, либо, как Иисус, действительно находит новые смыслы, себя нового. К какому берегу он плывет? К тому же самому, к которому звонко плывет влюбленная Елена – к берегу личности.
Галина ЕРМОШИНА, литературный критик (Самара)
Ермошина Г. В поисках божественного слова // Знамя. – № 5. – 2010.
Когда начинаются процессы разлома и изгнания культуры и Бога, как носителя этой культуры, то может умереть все, что до этого существовало в незыблемом единстве. Пожалуй, для Елены Зейферт главное даже не присутствие Бога в мире, а присутствие его в человеке – любом, каждом. Тогда и мир будет целым, единым, тогда и будет возможным создание текста как мира.
Бог был Текст.
Бог состоял из слов, из нот, из фресок…
Бог был и Текст, и Песнь, и Холст. Исчез.
Бог исчезает, когда исчезает его голос. И поэт становится поэтом именно в процессе поиска этого божественного исчезнувшего слова, восстанавливая текст как мир, из обрывков, обломков разбившейся речи. Но дело поэта – не собирать стеклышки калейдоскопа, чтобы сложить из них другой, новый мир, а восстановить утраченные связи: между людьми, культурами, голосами, сшивая трещины и разломы своим словом, залечивая раны и разрывы целебным бальзамом («Из слов – осколков, зернышек и щепок // растет Господь»). Поэт – целитель, врачеватель, прохладная рука на лбу горячечного больного.
Я тку стихи. Из теплых тонких жил…
Теряю кровь, сознание, терпенье,
Чтобы узнать, как текст стихотворения
Ложится житом – благостным из жит.
Роберт КЕССЛЕР, поэт, литературный критик (Москва)
«Московская немецкая газета»
Чтение Елены Зейферт – это ощущения Ириса, начитавшегося пылких строк Орхидеи, фаната этого прекрасного и талантливого цветка. А фаната интересует не только творчество, но и личность автора. Я нахожусь под обаянием ее красивого голоса, внимательного нефритового взгляда; любуюсь темно-русыми с золотым отливом рассыпчатыми волосами. Словом, пребываю в медитации. Теперь я знаю, что не только я один подпадал под ее магнетическое действие. Ангел, Снегурочка, сама невинность…
Какой же видится Елене Зейферт эта самая Снегурочка?
Снегурочка – она не изо льда,
Она из голубых прозрачных нитей
Является, как талая вода
В поре слияний и святых соитий…
Вот оно! Из-под мерцающей оболочки этого на вид эфемерного существа, говорящего на языке эльфов, рвется наружу расцветающая орхидея.
Герольд БЕЛЬГЕР, писатель, переводчик, литературный критик (Алма-Ата)
Бельгер Г. Всклик души // Литературные известия. – № 25 (29). – М., 2009. – С. 2.
То, что Елена Зейферт — аналитик-литературовед, доктор филологии, прозаик, литературный критик, эрудированный преподаватель-лектор, автор и составитель книг, чуткая, внимательная, отзывчивая душа, общительная личность, обаятельная и к тому же молодая женщина, знают многие. И я в том числе. И об этих гранях ее незаурядного дара я даже сподобился что-то публично сказать.
Но она еще и поэт. Признанный. Давно себя утвердивший. Владеющий всеми формами стихотворного искусства. Эстетически тонкий. Филологически изысканный. Разносторонний. И это я тоже — может, и несколько смутно — почувствовал давно. Но вот убедился, осознал, утвердился в этом, только не раз перечитав ее стихи и переводы, включенные в изящно изданный и композиционно тщательно продуманный сборник "Веснег" (Москва, издательство "Время", 2009, стр. 206, тираж 1000).
Уму непостижимо, как она додумалась до такого названия?! В нем слышится и "весна", и "снег", и "весть", а графически еще и немецкий Becher, что семантически означает также "чаша", и чаша эта полна поэтического смысла и очарования – так мне померещилось. Чистый, проникновенный всклик поэта пробудил и мою душу, обитающую совсем в иных координатах.
Я говорю о милом, талантливом создании – Елене Зейферт. Пытаюсь выразить (или определить) поелико точнее свои чувства о ее стихах, хотя и определенно сознаю, что они – не моя стихия и попытки мои тщетны.
Как бы я обозначил доминанту ее поэзии? Прежде всего, полагаю, высокая духовность, чистая тональность, искренность, доброта, нежность, поэтическая многозначность, простор, люфт, ощущаемый за каждой строчкой, свежесть взгляда и восприятия, мироощущение глубин русско-немецкой культуры, трепетная ответственность перед божьим творением, благодарность за бытование в этом диковинном и суровом мире, обнаженность чувств, трагическая ранимость, чувство этнических корней, голос предков, многообразная бытийность, хрупкость, женственность, музыкальность, затаенная недосказанность, ассоциативность, исповедальность, – вот те, на мой взгляд, параметры (нюансы, оттенки), которые я усмотрел в поэтическом арсенале Елены Зейферт. В этих определениях, думаю, и заключены ее особенность, ее характерная индивидуальность.
Lebensraum (жизненное пространство) ее лирики необычайно широко. В ней слышатся мотивы (точнее, всклики) мировой поэзии – прежде всего русской (вплоть до Волошина и Бродского) и германской (от Гете, Гейне, Рильке до российского немецкого поэта В. Шнитке). Душа ее жаждет гармонии, взыскует сокровенные Смыслы в бытийных и духовных струях. Она тонко и остро ощущает изначальную суть Слова, его созвучие, соприродность в русском и немецком речестрое, неожиданно сопрягает иноязычные лексемы.
…Слово "солнце" рождаясь сначала звучит как сон…
…Слово "Sonne" рождаясь сначала звучит как сын…
В хаосе слов она выявляет, вычленяет гармонию — Gleichklang. Крепко (накрепко) сплелись в мировоззрении Елены Зейферт две души — русская и немецкая.
Две души истомились в груди.
— Сердце! Herz!
— Иссякает аорта.
Века мы ищем Бога. Бог был Текст,
Бог состоял из слов, из нот, из фресок…
Бог был Текст, и Песнь, и Холст…
…Мы ищем Слово, Господи, как смеем?!
Мирослава МЕТЛЯЕВА, писатель, переводчик, литературный критик, член Союза писателей Молдовы (Кишинёв)
(Статья написана для журнала «Дружба народов»)
Книга Елены Зейферт «Веснег» оказалась для меня тем откровением, той случайностью, тем мгновением таинства, когда с уверенностью можешь сказать: открыт чистый источник языковой красоты, обаяния поэтической интонации, таланта и художественности.
Если говорить о сотворчестве единомышленников, а вернее о встретившихся собеседниках, то можно сразу же отметить, что поэзия Зейферт не заставляет читателя разгадывать авторские шарады, прослеживать весь процесс смыслообразования и как бы заново учиться читать, проникая в автономную комбинаторную структуру текста.
Елена Зейферт ни в коем случае не позиционирует себя как некий «скриптор», не ведающий, что творит и не отвечающий за то, что пишет, предоставляя роль толкователя сотворцу-читателю. Она открывается миру связным течением и интерпретацией пережитого и художественно высказанного.
Само название сборника заставило вздрогнуть: «Веснег». Какое удивительное сочетание весны и снега! Чистота, прозрачность, неуловимая хрупкость образа, и светлая то ли радость, то ли печаль…
С первых же строк поразило особое отношение автора «Веснега» к слову: «Из слов-осколков, зернышек и щепок / растет Господь, Который всех простил».
Поэт приглашает прислушаться, присмотреться к слову, к его звучанию, очертаниям: «сон склоняясь в предложном скорее похож на снег»; «слово солнце рождаясь сначала звучит как сон»; «снегобог снегочей снеговек снегомиг снегоснег»; «я дышу тебе в уши любимый неснег иль веснег». Открытость признаний, небоязливое чувство и полнота выражения скрытых, но знакомых каждому переживаний, которым трудно дать имя и подобрать слова, этот допуск к тайнам души дает возможность принимать жизнь хоть на ступеньку выше, чем она есть на самом деле.
Стих – это гибкое тело, он чрезвычайно послушен.
Я его страсти хотела, чтобы раскрыть свою душу,
Здравствуй, взошедшее Слово, ты охватило полнеба.
Всем бы сиянья такого, и нестрадания мне бы…
Книга «Веснег» представляет собой цельность, созданную из разнородных элементов. Расширение границ внутреннего мира диктует автору сделать этот шаг – переступить скуку пресных норм человеческого бытия. Однако Зейферт чужды богооставленность и упоение человеческой ничтожностью. Расширение границ ее «Я» находится над каталогом определений пошлого в пошлой жизни. В то же время она живет не вдали и не вблизи событий, и не на их фоне. Она находится внутри своей, протекающей как у большинства людей собственной частной жизни, отличие которой от заурядности – в сопричастности ко всей гамме дисгармоничных сторон бытия.
Олег ФЕДОТОВ, доктор филологических наук, литературный критик (Москва)
Елена Зейферт в свои 34 года имеет за плечами докторскую диссертацию, блестяще защищённую в МГУ им. М.В. Ломоносова, добрых полторы сотни научных публикаций и почти не поддающееся учёту количество художественных произведений... Она известна как один из самых одарённых поэтов, идентифицирующих себя как российские немцы.
Книга “Веснег” состоит из 24 рубрик-циклов, представляющих широкую гамму волнующих автора тематических обертонов.
Органичен для творчества ЕЗ – свои инициалы она увидела как “вертикальный знак бесконечности” – “Полынный венок (сонетов) Максимилиану Волошину”, победивший на I Международном Волошинском конкурсе 2003 г. в честь 100-летия Дома Поэта (Коктебель-Москва) и составивший отдельный цикл “Со дна морского вышел Крым как дом…”. Как венок сонетов, вся художественная система книги Елены Зейферт возвращает нас к её каламбурному названию: “ВЕСНЕГ ; BECHER ; ЧАША”. Слова двух языков – русского и немецкого – пристально всматриваются друг в друга, взаимодействуют друг с другом и высекают новые неожиданные смыслы, призывая читателя приникнуть к полной чаше СОТВОРЧЕСТВА.
Дора ЧЕРАШНЯЯ, кандидат филологических наук (Ижевск)
Черашняя Д. «Вечно незаконченное…» // Елена Зейферт. Веснег. – М.: Время, 2010.
Книга стихов Елены Зейферт “Веснег” представляет собой органично связанное единство – поэтическую книгу, открывающую мир духовно и душевно богатой личности.
В ее стихах возникает нераздельность весны и снега. Ощущение себя как точки соприкосновения вечности и временности – и в сближении инициалов поэта ЕЗ угадывается графический знак бесконечности: “Двое – в бездонной лодке / Льдистых бытийных струй…” (“Знаешь, а мы – две лиры…”).
Хрупкость слова Елены Зейферт, звучащего здесь и сейчас, оборачивается его жизнестойкостью. Оно и узнаваемо, и ново, отчего так свободно включается в заведенный задолго до нее разговор великих собеседников.
Впечатление духовного простора порождается не только масштабом и единством целого, но и частями этого целого, структурно ему тождественными, будь то отдельное стихотворение, или фрагмент стихотворения:
слово “солнце” рождаясь сначала звучит как сон…
слово “Sonne” рождаясь сначала звучит как сын…
или лирический цикл, как, например, “Полынный венок (сонетов) Максимилиану Волошину”. Об этом произведении отдельное слово.
Здесь центральный пространственный образ: “Со дна морского вышел Крым как Дом”, – создает ощущение и первозданности мира, и высших взлетов духа, то есть неразрывности культуры и жизни в данный момент на малой точке земного шара – “у мира на краю”. Одновременно говорится о катастрофичности тех “окаянных дней”, когда и сам мир оказался на краю. Крым предстает как Дом, как единственное пристанище.
Ему изоморфен Дом Поэта: не только храм, в котором “Волошин нежно пестовал титанов”, и они входили сюда (или сходили с верхних этажей культуры), словно на грешную и чистую “землю-константу”, но и приют для голодных и пеших, “прохожих странников”, “Белого, Красного брата”…
Вот почему и Крым как Дом, и Дом Поэта у Елены Зейферт вмещены, в свою очередь, словно в Дом, в “сердце”, в покоях которого “не брали верх… ни гнев, ни ложь”. Большое в малом, которое равновелико большому. Не случайно и самой природой высеченное подобие профилю хозяина Дома: “лик-гора”. И по смерти он будет лежать “в самом сердце Киммерии”.
Узнаваемы в тексте, начиная с заглавия, образы и строки Максимилиана Волошина. В частности, его знаменитый “синий окоём” словно рассредоточивается. Рифменные связи со словом “окоём” оказываются в “Полынном венке” сквозными, получая богатое семантическое расширение. А “синий” вплетается в “сине-рыже-розово-лиловый” венок не только на поверхности текста, но и в меняющем свой цвет море, и в сапфирах глаз, и в имени стихийной Марины.
Узнаваемы эпизоды жизни Волошина; узнаваемы и коктебельские реалии для тех, кто соприкасался с ними и бывал (или даже успел при жизни Марии Степановны побывать) в Доме Поэта. Подлинность волошинского Коктебеля многократно удостоверена, что не может не вызывать доверия к авторскому слову. Однако не только этим определяется притягательность “Полынного венка” Елены Зейферт. От него исходит ощущение свежести и непринужденности.
Это удивительно – ведь автор нигде не называет себя, не выходит на первый план, а между тем личностное отношение к герою и личное мироощущение постоянно присутствуют в тексте и как новое слово о Волошине, и как слово о себе.
Источник этого мы видим в том, что в “Полынном венке” взаимодействуют, сменяя друг друга, несколько интонаций как выразители нескольких сторон авторской личности. Так, стихотворение-магистрал (ХV сонет) и, соответственно, все строки, окаймляющие 14 сонетов, выдержаны в эпическом духе. В развертывании же темы каждого сонета возникают, сплетаются и исчезают самые разные стилевые (и интонационные) оттенки речи: восторженные, повествовательные, разговорные…
Именно разговорность в наибольшей мере, как мне кажется, создает впечатление широкого и лично заинтересованного общения автора с миром, с морем, с героем, с собой и с читателем. На малом, казалось бы, текстовом пространстве – то в прямых обращениях, то в скобочных ремарках, то в веренице вопросов и т.д. – автор обнаруживает себя как активное, направляющее творческое начало, свободно перелетающее из прошлого в настоящее. То в настоящее время героя, то в нашу с вами, читатель, современность, из которой неповторимость и масштабность личности Волошина в проекции ее на историю России и в пространстве мировой культуры проступают особенно впечатляюще.
Елена Зейферт находит и поэтически утверждает собственный неделимый образ – символ веры: верлибр. Как известно, это термин, происходящий от французского “vers libre” и означающий “свободный стих”. Но поэт извлекает и обнажает иные смыслы этого слова, увидев в нем соединение русской “веры” и немецкой “die Liebe” (“любовь”). Так и называется одно из ее стихотворений – “Верлибр: вера в Liebe”, заканчивающееся следующими строчками:
В области сердца у спасенного из неволи Зайца
Вижу недостёршееся слово “Liebe”.
Сергей ЧУПРИНИН, главный редактор журнала «Знамя»
Елена Зейферт – немка, родившаяся и большую часть жизни прожившая в Казахстане, а пишущая по-русски. И соединение этих трех обстоятельств дает совершенно особое качество. И, наверное, особую энергетику, так как, несмотря на молодость, Елена Зейферт уже очень многое успела сделать.
Она – прирожденный филолог, автор десятков статей, обзоров, рецензий и о русской литературе, и о немецкой, и о казахстанской, опубликованных как в научной, так и литературной периодике. Что же касается исследования «Жанровые процессы в поэзии российских немцев второй половины XX –начала XXI века» (Караганда, 2007), излагающего ее докторскую диссертацию, то этот фундаментальный труд не то чтобы закрыл тему, но, вне всякого сомнения, уже стал основой дальнейшей научной работы по освоению такого уникального феномена, как российско-немецкая словесность.
Елена Зейферт – отличный организатор литературного процесса, прирожденный редактор и культуртрегер.
И наконец, а может быть, все-таки, во-первых, Елена Зейферт – прирожденный поэт со своей интонацией и своими темами, своими эмоциональными модуляциями и своим переживанием действительности. Ее стихи уже отмечались призами казахстанских, российских и международных поэтических фестивалей, а теперь, с выходом книги «Веснег» в респектабельном московском издательстве «Время» (2009), открыты и для критика и самого широкого читателя.
Юрий ДОМАНСКИЙ, доктор филологических наук (Тверь)
Доманский Ю. Не просто слово // Голоса Сибири: литературный альманах. – Вып. 10 / Сост. М. Кушникова, В. Тогулев. – Кемерово, 2010. – С. 563-565.
У слова есть словарное значение. Но слово в “Веснеге” не “просто слово”, и в нём не значения, а Смыслы. Потому что перед нами не только поэзия, перед нами – Лирика. Но это и поэзия с её законами, в которые Поэт, даже предельно самобытный, оригинальный, должен укладывать ткань текстуальности.
У стихового ряда Елены Зейферт – красота в тесноте, в переносах с дактилических клаузул, в музыкальности метра, на наших глазах превращающегося в ритм. Стиховой ряд Елены Зейферт инверсивен, но инверсия совсем не нервная, потому что “в ладони Господней рыбка я”. Рыбке больно каждый раз ударяться об икты в поисках сокровенного. Однако, может быть, в этом и есть Смысл существования! Подобно сердцу, ритм стихов Елены Зейферт бьётся под ударениями, но успевает отдохнуть на межиктовых интервалах, чтобы потом снова сдерживать удар ударения. Это больно, но не страшно, ибо Тот, Кто Свыше, бережно хранит её в Своей ладони...
Ещё цикличность, выскользнувшая из века Серебряного и на поверхности дня сегодняшнего оглядевшаяся и решившая жить по-новому в пространстве Единой Евразии – только не политической, а интимной. И Евразия эта совсем не оруэлловская, а, скорее, гейневская – слитая не идейно, а духовно:
Я мешаю мифы, словно вина…
Тире у Елены Зейферт не цветаевские – тире другие, молчащие и манящие. А многоточия – почти чеховские. Поэтому всё, написанное в этой книге, “вечно незаконченное”. Это только кажется, что книга замкнута обложкой, завёрнута в начало и конец. Книга Елены Зейферт – песня. И песня эта не может быть завершена, поскольку бытие бесконечно.
Отсюда такая лейтмотивная для всей книги мысль о сотворчестве как высшем проявлении творческого начала. Елена Зейферт не одинока в поэтической вселенной – поэт достраивает то, что закладывалось веками в мировой лирике. И потому совсем не случайно порою возникает ощущение, что где-то наверху сошлись тени Рильке и конгениального ему читателя-современника, Елена же, прежде всего оставаясь самой собой, с позиций человека, живущего на сто лет позже, словно бруклинский медиум, транслирует их неспешный разговор. Тогда чтение осложняется, тогда надо не только чувствовать, но и думать. Поэтому и на читателя ложится великая миссия сотворца, ведь этот мир никогда не закончится.
Мир Елены Зейферт это и мир звуков – звенящий или жужжаще-шуршащий. Ещё немного национальный мир: русский, немецкий. Но только немного. В большей степени мир Елены Зейферт универсален, архетипичен. Однако – парадокс – уникален. И уже непонятно, сверху ли Бог или рядом? Дрожащий щенок, кофейное зёрнышко или дверная ручка – не выше ли Бога?
В тотальном Еленином евразийстве органично сливаются противоположные начала. В точках слияния – рождаются Смыслы. “Я” осваивает многомерный космос, где Москву и Караганду (почему-то хочется вслед за Галичем читать это название по слогам, ударяя на каждую гласную) от Мюнхена и Берлина отделяет нажатие Enter’a; где героев литературы ничего не отделяет от “Я”; где мир Интернета не на экране дисплея, а в душе; где книжность сплелась с сердечностью, кириллица – с латиницей, античность – с грядущим. Иногда становится страшно: а выдержит ли мир такое сплетение? Но дочитываешь до очередного пробела и удивляешься: мир только качнулся, однако устоял, ведь эти плечи только кажутся хрупкими… Елена Зейферт в состоянии не только попросить беречь Снегурочку: “Я вас прошу Снегурочку беречь…”. Всюду оставаясь её “четырёхлетней прабабушкой” (“На улице потешная девочка лет четырёх / нянчит Деда Мороза…”), она может cама “Снегурочку беречь”.
Елена Зейферт в слове – хранительница. Хранительница дома, города, мира, космоса. И при всём этом – хранимая в ладони Господней. Пусть некогда светлый мир стал теперь более реальным. И всё же ничто не мешает совершенствовать не только настоящее и будущее, но и прошлое, ведь “память перерождается в мечту”…
Старая фотография, остающаяся в слове, стала лучше; словесный апельсин вкуснее настоящего; лирические города прекраснее своих континентальных прототипов; детство в стихах ярче всамделишного… Такова уж участь образа – быть лучше, вкуснее, прекраснее, ярче, чем мир по эту сторону зеркала.
И когда кончается музыка стиха, за всеми мирами и вещами остаётся Любовь – такая, как прежде, и совсем новая. А разве может быть иначе?..
Ауэзхан КОДАР, главный редактор журнала «Тамыр», поэт, переводчик, кандидат философских наук (Алма-Ата)
Кодар А. Сплавление горизонтов поэзии Елены Зейферт // Литературная учеба. – М., 2009. – № 3. – С. 235-237.
Елена Зейферт – настолько интригующее явление в русскоязычной поэзии, что одними комплиментами не отделаемся, надо постараться постичь, что же она такое, что собственно своего она привнесла в современную поэзию?
В наше время поэзию принято делить до Бродского и после него. Это действительно так. Бродский настолько демократизировал поэзию и в то же время изощрил ее инструментарий, что любой, кто вне этого процесса, кажется ломящимся в открытые ворота. С Зейферт такого ощущения не возникает. Мало того, она в любой момент может обратиться к опыту античной поэзии – греческой или римской, запросто помещает весь Серебряный век в доме Волошина в Коктебеле, не только разделяет, но и заново одухотворяет философию вещи в стиле Рильке и Хайдеггера. В общем, с контекстами и подтекстами у нее все в порядке, никакой постмодернист не подкопается. И получается это у нее легко, как у ребенка, играющегося в кости. Если помните, так Гераклит определял само бытие, так и в стихах Елены на первый взгляд нет никакого порядка. У нее есть циклы стихов о Боге и тут же о щенке или замерзшем голубе, а далее может появиться венок сонетов.
Гуго ВОРМСБЕХЕР, главный редактор альманаха «Heimatliche Weiten», писатель-романист, литературовед (Москва)
Жизнь национальностей. Общественно-политический и литературно-художественный журнал. – М., 2009.
Уникальность и значение диссертации Елены Зейферт предстают уже с самого начала знакомства с ней.
Во-первых, наука пока вообще не занималась литературой российских немцев, так что воспользоваться проложенными тропинками и учесть чужой опыт не было возможности, а первопроходцу всегда труднее.
Во-вторых, временными рамками для исследуемого материала взяты вторая половина ХХ - начало ХХ1 вв.. То есть время, когда - после обвинений целого народа в предательстве, после поголовной его депортации в Сибирь и Казахстан, после трудармии и спецкомендатуры, - выжившие российские немцы впервые смогли посмотреть вокруг себя: а кто еще остался после всех этих страшных лет в живых? И отметить: государственности у народа больше нет, компактного проживания тоже нет, и все распылены так, что в пределах видимости и слышимости – почти никого, в пределах подконтрольной переписки – лишь если удастся, иногда через десятилетия, найти адрес родного или близкого человека. Нет больше и экономической базы у народа, нет немецких школ, учителей, издательств, газет, писателей, литературы; нет равноправия с другими народами и гражданами страны. Одним словом, нет больше никаких условий для возрождения и сохранения национальной культуры и родного языка, для выживания народа вообще. Нет даже надежд на перемены к лучшему. А если эти надежды, вопреки всему, у кого-то всё же еще иногда почему-то возникают, их очень быстро подавляют вновь.
С того момента осознания пережитой национальной катастрофы и по настоящий день, т.е. за всё время, избранное для диссертационного исследования, в исправлении этой катастрофы практически ничего не изменилось (надеюсь, тут не надо пояснять, что речь идет о национальной судьбе народа, а не бытовом обустройстве индивидуума). Точнее, не изменилось к лучшему. К худшему же да: добавилась еще одна национальная катастрофа - две трети народа вытеснены угрозой окончательной ассимиляции в эмиграцию.
Так что уже одни временные рамки вызывают и тревожный интерес к исследованию, и настороженность: ведь раньше об этом времени, о его проблемах и заикаться было нельзя, а тут – докторская диссертация! Хватит ли автору мужества не уходить от действительной истории своего народа, от суровой правды его прошлого и настоящего?
В-третьих, автор будто специально усложняет себе задачу еще и тем, что в своем исследовании избирает не прямой путь показа зависимости результата от причин, а именно: условия, в которых находится народ – состояние его литературы – жанры и поэтические элементы в поэзии. Ведь такой путь был бы и легче для анализа, и позволил бы привнести в исследование больше души самому автору, и облегчил бы восприятие научного текста. Нет, автор, как правило, идет в обратном направлении: жанр – условия существования литературы, определившие выбор этого жанра, – условия жизни народа, определившие условия существования литературы. Научно это называется достаточно отстраненно: «реконструировать этническую картину мира российских немцев и их национальные ключевые понятия посредством изучения литературных источников». Насколько этот путь сложнее первого, легко себе представить.
В-четвертых, автор как бы максимально самоустраняется из процесса, что минимизирует личностный, субъективный момент в оценках и выводах. Она как бы поручает всю работу объективно-беспристрастной науке, ее проверенным законам: пусть они говорят, что они видят в предложенном им материале под названием «поэзия российских немцев». А автор, опять же как бы, лишь берет на себя «озвучивание» результатов, выдаваемых наукой.
В-пятых, чтобы заставить науку говорить «саму», автор диссертации провела огромную работу, трудно представимую для выполнения одним человеком. Сначала по подбору научного инструментария, выработанного за почти весь последний век теоретиками литературы, литературоведами, текстологами – отечественными и зарубежными. Затем по отбору материала для исследования: творчество более 400 российско-немецких авторов в СССР, СНГ, а также выехавших в Германию.
И можно, наверное, сказать, что исследование проведено «по последнему слову техники»: наша поэзия будто пропущена через литературоведческо-текстологический компьютерный томограф. Такая современная «аппаратура» позволила до мельчайших подробностей увидеть не только все клетки нашей поэзии, но и их функционирование, их состояние и - причины того или иного их состояния на разных этапах. Позволила увидеть, что наша литература такая, какой только и могла быть у народа, прошедшего путь российских немцев. Позволила увидеть, как - после уничтожения всего, что требуется народу для нормальной жизни, а литературе для нормального развития, - она мучительно возрождалась из ничего: на вытравленной депортацией и репрессиями почве, пропитываясь горькими соками этой почвы, в условиях системной дискриминации и запретов, под политическими суховеями и ледяными ветрами. Позволила увидеть то, что критикам нашей литературы не удавалось порой увидеть вообще, а именно: что наша литература есть, наша литература живет, причем по тем же законам, как и любая другая литература, что в ней бьется и обливается кровью каждая ее клетка-строчка. Увидеть, что она как голос народа кричит от боли и несправедливости, она как дитя живого народа мечтает о восстановлении его национального дома, потому что не хочет его и своей бездомной безвременной смерти. И что она не может не издавать криков боли, когда народ всё дальше подталкивается насильственной ассимиляцией к небытию…
Диссертационный совет при МГУ квалифицировал докторскую диссертацию Е. Зейферт о поэзии российских немцев как «глубокое и масштабное исследование важной научной проблемы, новое крупное достижение в развитии литературоведения, исполненное на высоком уровне профессионализма».
Мы же с не меньшим, надеюсь, основанием можем сказать, что уникальная докторская диссертация Е.Зейферт – это большой научный, национальный, человеческий подвиг. И хотелось бы надеяться, что когда-нибудь наш народ всё же будет опять жить так, что сможет выразить свою признательность своим сынам и дочерям за такие подвиги. Подвиги, совершенные, чтобы защитить свой народ в трудные минуты его истории, чтобы добиться для него нормального будущего, чтобы хоть еще на один шаг помочь ему продвинуться вперед – по дороге к родному Дому.