Пригреет на подоконнике, на кончике февраля
Полуденное солнышко, над снежною шапкой рея,
И высчитает дни твои, изумлённая земля,
Зелёный калькулятор на солнечной батарее.
И в выщербленном ящике, где черный перегной
Заснул еще с прошлой осени, склонный к покою,
Дохнёт вдруг теплом и влагой, распаренной поливной
Чёрной садовой плотью – то есть, собственно весною.
Воспарит зеленое пёрышко, невнятный всплеск
Подпольного фотосинтеза, радостного обряда,
И будет страшен и явственен дальний звёздный блеск
В крохотном прообразе Гефсиманского сада.
И детство, воткнувши нос в ледяное окно
И обжигая взгляд о вымерзшее светило,
Запомнит, поймёт и полюбит мир этот, с ним заодно,
Только бы жизни на веру с надеждой хватило.
И мальчик, прикованный к койке, на ноги встанет вновь
И выйдет к сверстникам и прочим, живым и разным,
Оставив миры из книг, предчувствуя любовь
К самым невообразимым человекообразным.
И навсегда остановятся в сердце страх и восторг,
Застенчивый сладкий ужас первого шага,
А в черной радиоточке вслед заалеет восток,
Заголосит отвага, зашелестит бумага.