Алексей Давыдов
Ликующая на краю.
О поэзии Елены Зейферт
Тема Елены Зейферт – «Любовь и Бог», «Бог и Любовь», как добро и зло, где все, играя смыслами, поменялось местами: бессилие – зло, бессильное зло, бессилие – Бог, который зло, потому что бессилие. А сильное, молодое добро, которое не Бог, которое любовь и секс, искус и экстаз, и радость, и путь, и истина, и жизнь – всесильно и поэтому Бог. И хотя «пепельница мертвая права//намного выше, чем лоза живая», Зейферт нужно перевернуть мир вещей и людей, поменять знаки местами, убить Ветхого и создать Нового – любящего и всепрощающего. Бог обессилел в бессилии мщенья, напрасном Потопе, развале Вавилона. Топя и разрушая, Ветхий и мстительный, себя же убил, став руинами. XXI век – нет Ветхого. «Незрим, неслышим, безголос»…, ветхая мумия…, «видны лишь «останки Бога на земле. Чуть тронь они рассыплются»… Но божественному нельзя умереть. Божественное переселяется в «светлый спрут» стихов Зейферт и там становится Богом. «Из слов-осколков, зернышек и щепок растет Господь, Который всех простил». Растет Иисус. Формируется новое божественное, которое несет в себе человеческое. «Человечье». Разворачивается переход божественного из библейского Бога в способность Зейферт к поэзии. Обнажается суть поэзии Пушкина, Лермонтова, Пастернака и многих сегодня. Зейферт одним махом, не задерживаясь на смыслах крестов, костров, дуэлей и гулагов, прошла путь великих. Взяла этот переворот как готовое. Для нее здесь нет вопросов. За нее и для нее ответили предшественники. Она резвится и ликует… и не знает, что резвится… на краю. И пусть не знает. Она уже там, куда всегда стремится поэт.
* * *
Женщина – стихия любви. Любовь – мировость мира. Способность человеческого быть демиургом. Через это творчество женщина всесильна. Но мир ветх, бредит грехом, виной, а женская стихия, чтобы быть демиургом, должна быть свободна и священна. Ей нужно всепрощение, как начало начал, носящееся над бездной, без всяких «но». Поэтому ее Новый творец, новое основание ее жизни, не Тот – завистливый и мстительный, а Этот – счастливый в любви и всепрощении. И нет ему, Новочеловечьему, Богочеловечьему отступления из зейфертовской еретической, эмансипированной, скандальной, сексуальной новизны, свободной, радостной, священной. Она счастлива, что может любить, а Он счастлив, что является основанием этой способности.
Страсть рождается как предчувствие и желание, как женская слабость. «Мне защищаться доставало сил, //Но прекословить не было желанья». Жар, дрожь души, плоть-в-плоть. «Любовное питье», «язык отсрочек», язык «лассо и лаза», взрыв сверхновой звезды. «Адам иль Слово? Схимник иль крупье,//Следящий за рулеткою Фортуны?». Вот и выбор. Не Ветхий Адам-схимник, а Новое Слово. Новое божественное. Иисус всесозидающий и всепрощающий как акт Творенья. Гениальный в своей ереси и честности. Она – мужчине: «Мы стали соТворцами нас с тобой.//Как отвечать на эту ересь нам?//Как души уберечь, нести к кому ж?//Давай вину разделим пополам,//мое дитя, новорожденный муж…». И каждый раз, через «любовное питье» в своих стихах и на яву Зейферт отдается не мужчине, она верит, знает, чувствует, что сливается с божественным и через сотворчество с ним становится соТворцом нового качества жизни, постоянно обновляющегося человеческого и постоянно обновляющегося божественного. И есть в ней полнота бытия…
* * *
Для женщины жизнерождение – стихорождение: «Я тку стихи. Из теплых, тонких жил…// Теряю кровь, сознание, терпенье». И движение наоборот: из ее стихов рождается жизнь: «Чтобы узнать, как текст стихотворенья// Ложится житом – благостным из жит…». Пропуская через себя противоположности, она становится центром, в котором бьется пульс мирозданья. Она Творец, потому что владеет логикой творенья…
Стихи всесильны. Рожают, рождают новую жизнь как «мировой романс». «Что может текст?.. В руках ребенка – жизнь,//В оранжевом плоде живет рожденье,//Глубокий первый вздох, и новый день, и…»… Здесь Зейферт прерывает стихо- жизнерожденье и говорит, что человек смертен, и даже внезапно смертен… «Нет, зернышко уже в пыли лежит…». Но… «Но, в строчках ухватив сей мезальянс//Души ребенка с силой исполина,//Что делать дальше жителям Земли?».
Действительно, что делать человеку на земле, если все равно умирать? Вопрос религиозный. Он на устах Нила Сорского, Игнатия Брянчанинова, в поэтических грезах С. Гонцова. Зейферт отвечает: «Да просто слиться в мировой романс!//Деревьями воскреснут апельсины//Из зернышек, растоптанных в пыли». Это мелодия и Иисуса распятого и воскресшего и «Пира во время чумы» и всей пушкинской поэзии. И я аплодирую этой мелодии.
* * *
Женщина – личность. Нет смысла цитировать все любовные строки стихов Зейферт. Они прелестны, написаны мастерски, с тонким чувством меры. Но главное в них для меня не страсть. Иное. Чистота ее героини и, следовательно, самой Елены. Ее независимость от смыслов любовного восторга. «…Я встала и, нагая,// Чистая, умчалась прочь». Так может писать не обязательно падавший/встававший человек (Высоцкий писал гениальные военные песни, хотя не воевал), но сумевший задать себе последние вопросы, прошедший через лед и пламень сомнений, и только в своей способности быть личностью увидевший возможность поиска адекватных ответов.
Так что же такое – поэзия Зейферт? Когда смотришь на фото Хиросимы после атомной бомбардировки, видишь только хаос остатков отдельных предметов. Поэзия Зейферт: «Прошу, знакомьтесь: мини-Хиросимка – // мой хрупкий мир икон и фотоснимков, // стихов и сказок, снов и суеты». Да, поэт выражает себя в самых разных формах и образах, напоминающих хаос, осколки и остатки. Но в ценностном мире Елены порядок: основание ее поэзии – смысл личности.
* * *
Откуда берется Еленина личность? Из независимости человека от всех смыслов, в том числе и смысла любви. Но как рождается независимость? Из достоинства. Разумеется. А откуда берется достоинство? Из независимости и ощущения себя личностью. Вот и замкнулся счастливый и короткий Еленин круг. Ей достаточно провозгласить смысл, провозгласив, знать, что он есть, и в этом смысле жить, ликуя и скорбя. Это анализ, начавшийся в античности. И это нововременная логика. Спинозы, Декарта, Канта. Зейферт вся там. Но с тех пор были Гегель и Пушкин (XIX в.), экзистенциалисты и постмодернисты (XX в.), социокультурный анализ (XXI в.) – исследование человеческого усложнялось вслед за растущим пониманием того, как неоднозначен человек.
Современная мысль ищет сложную, динамичную, опасную «сферу между» властными смыслами-абсолютами, например, между исторически сложившимися смыслами Бога и человека, в которую динамичный человек мужественно входит для того, чтобы понять себя нового, свободного и от старого божественного и от старого человеческого. Через опасность отпадения от старого и риск поиска нового он в этой сфере либо застревает и, как Иуда, бесславно погибает, либо, как Иисус, действительно находит новые смыслы, себя нового. К какому берегу он плывет? К тому же самому, к которому звонко плывет влюбленная Елена – к берегу личности. Но плывет по-другому. Это не ликующая поэзия еленовлюбленных. Это трагедия «мертвых душ», «нравственных калек», «уродов», «бесов», «навозошаротолкателей», «слипшегося кома», если человек застревает и запутывается в раздвоении смыслов. И это логика счастливой поэзии Пушкина (XIX в.), Булгакова (XX в.) и, например, Вадима Рабиновича (XXI в.), если поэт искушенный аналитик и если он понимает, что любовь и личность рождаются на краю «между» жизнью и смертью. Это логика, впервые проанализированная в Библии, проклятье и счастье человеческого, измеряемая способностью к творчеству и смертью, если аналитик знает, зачем создавать «между», сознательно раздваивая смыслы, зачем добровольно входить в эту ловушку и как из нее затем выбираться к новым синтезам…, в поисках нового божественного, несущего человеческое…
Новое божественное это берег, до которого ликующему на волнах кажется рукой подать…, но оно… и не на берегу, оно здесь и не здесь, оно в несущем смерть «между»…