ПИСЬМО как эпиграф.
«Всё, что хотелось бы сказать, не вылезает изо рта, вещи больше чем рот, размеры вещей огромны, громадны. Но всего страшнее – корни вещей. Переплетение прозрачных, струеподобных, переливающихся в мерцающем свете бордовоалого нутра, переплетение корней бесконечных деревьев и ветви их цепко держат облака и птиц магнетизируя, и снег и дождь, особенно ветер, трущийся спиной и пузом о всё…, котозмей ветра.
Неприглядная часть земли. Серая, тощая, редко растущая и жёсткая трава. Мелкая, бледнозелёная, кустистая и хилая трава. Кучки кротовьи, лепёшки коровьи, колбасы собачьи и человечьи. Зелёные и коричневые битые и целые бутылки. Длинная бурая лужа. Три чайки и толпа ворон. Один Ворон! Блестящий бестий. Бесконечный бетонный забор.
Совершенно не представим, какой либо герой, участник непредставимых событий. Нет, и не может его быть здесь. Здесь пространство проходящих мимо. Дыхание сквозь сопливый нос, прочищенный каплями. Запах сна – запах ваты и сухости рта. Мелькает чучело, или не чучело, фырчат редкие машины, дорога мнится, но не видится, слышится, от того и приходит, вступает в это пространство редко. Цельс ругающий – непонимающий и одного слова говорящих с ним на одном языке христиан. Присутствие у моего мозга девяти отверстий, но, одно отверстие не говорит об одном пути вхождения или исхождения. Или говорит?
Сомнения, постоянные со мнения. Когда вещь входит одна, она тянет за собой всё, обо что трётся ветер. Мозг, или как тебя ещё назвать – безвольный наблюдатель – входит целиком и полностью в данную ему вещь и в весь её мир переплетённый и растворяющийся в другом не только по краям своим, но и внутри и везде, где только не коснись. Жаль, что это не практика яблочного червя, у червя есть границы, у безвольного наблюдателя нет таких границ, хочется сказать, что его вообще нет! То есть, на всём протяжении своего здесь существования, мозг постоянно вникнут и поражен миром, растворён осознанно, в поиске опоры и границ. Не имеющий границ в поиске границ там, где только ускользающий горизонт единственно реальная граница. По этому, так называемые инь и ян, или, проще говоря – значок чернобелый, обозначение черного и белого, всего лишь значок. Ни какой борьбы нет здесь, бред сивой кобылы, обожравшейся мухоморов, вся эта борьба! Только бинокль может претендовать на борьбу левого и правого проводника увеличений! Хотя бы потому, что глаза иногда моргают. Но и тут облом. Голова, где сидят оба глаза – иногда спит, когда спектакля скучная.
По этому, самое для наблюдения интересное, это происхождение узоров и поведение материи, на которой эти узоры появились. Реализация узора. Написание вилами по воде, гадание римлян - полёт птиц, может быть, узор, сам по себе является во всех границах и вне их, являясь самодостаточной самограницей и противоречием ей. Мороз!, и на стекле проявилась сказка – твой дом, в своём постоянном перемещении коснулся боками узора, другого мира, не мира, в нашем понимании, но чего то иного, совершенно не надобного здесь! А ведь всё украшено узором, от придорожных камней, до лица(морщины, татуировки). Наблюдатель, безвольный наблюдатель, участвует в одной всего лишь вещи из неисчислимости других вещей рождающихся и растворяющихся беспрерывно в бурлящем океане того, что необъяснимо. Узор вневольно пронизывает видимый, принятый мир.
Мир, исполненный значимости и всего того, что известно всякому, оказывается, может быть прекрасным только тогда, когда безвольный наблюдатель вдруг, именно – вдруг, осознаёт красоту узора. Силу узора, его безначальность и бесконечность. Тогда, принятые формы мира-вокруг, мгновенно пустеют, заламываются их края, говорят, они могут истончится и растворится в линиях узора. Распрямится в линию узора? Вернутся к изначальному – стать частью узора? Как тяжело поверить в то, что узор узорится ни на чём! Вот шейная гривна, можно представить, как это переплетение узоров одевалось на шею и обозначало власть.»