Стоял, накренившись, лесок - лесочек. И даже не стоял, не падал, а бежал, виляя гомоном листвы. А рядом с лесочком лежал - потекал океан - океанчик, прозвавший себя тихим - тихим. Зачем так прозвал, в штормах ледяных позабыл. Лошадка - проказник, зовущийся Век, мчался сквозь них в бесконечность. Да - Да
Издавна, так далеко назад и так долго, что все позабыли, запомнив, океан Океанин дружил - балагурил с лесным Лесовым. Приветствуя утренний бриз, Лесовой шелестел: Да - Да, Океанин! Плеском волна отвечала дружине: Да - Да, Лесовой! И так все текло, лежало, бежав, и настало.
Временами - временушками подмечал Лесовой рост активности мигрени в своих мозговых чащобах - головушках. Актив мигрени был особ: был поджигающ, был стреляющ, разоблачен в причудливый покров он был. Да - Да
Лесок зеленея, во сне размышлял:
В моем Да - Да обитали разные твари, друг друга едали, себя продолжали и даже уйдя, себя продолжать продолжали. Пока я спал, их голоса мне напевали сны. Но снов изменился язык. Мне не доступен чуждый алфавит, что Океанин по волнам доставил. Тот говор сложно удлинен и заковырист лабиринтно. Он рисовать напевом властен, но птицы ни причем. Он топором моим сынам калечит торс… Я понял тот язык, впитав. Резвитесь сыновья! Да - Да
Под крышей пихт стоял вигвам, иль то, что казалось вигвамом. Но тот вигвам был не один, он месяцами множился, в соцветья собираясь. Соцветья порождали человеческих существ, возможно, только их напоминавших? Нагие девочки в морщинках, овально - сладких форм, бородачи мальчишки, что соразмерны пихтам. И в этой соразмерности проклюнулся конфликт. Колючилась зелени зависть: хмурились дети - цветы, нередко лепестками слез рыдая. Те, кто помладше: красно - сини, кто повзрослей оранжево - белесым был… Коль обе стороны - лишь сон лесной фантазии, написанной реликтовой рукой: проблеме не пристало быть. Но, пихты думают кругами, им невдомек мышление цветней. Те грудью мысль рассекают, рассудку бедер внемлют те: течет мыслительное мясо, как плотская река перетекает. Так нераспознанной Да - Да росла. Да - Да
Лесок зеленел, в беспокойстве редея.
Времена настали вновь, но хаос просочился в них, при этом времена не новы, бельмооки, и хаос был как был. Спят на полянах, в ночи салютея, цветни, что больше полян. Гнутся деревья, в кустарник снижаясь. Птицы слетают с ветвей лилипутных. Луны скучавшие блекнут. Бродят по щепкам скалистые цветни, пьют океан мелковой. Лунами в мячик играют зарные. Но баста, эсхатологяне! Да - Да прибывает… в поэме.
Экватор
Липкостью братской - сестрицкой соблазняются соблазном цветни. Доверчивы: любовь их чиста и оральна. То похоть благая возводит колос в небеса, что колоссальны сами. Так поступись же, облачье, белесый луг - бездельник! В ширинушке земной ногой стеблинной, главой оранжерейной (Что за слово!) ярчают, цветятся, ярятся в укутливом дурмане облачном. В покое, в покое том - что небо, рифмованные думы тирадят чистые умы. И каждый прозревает моментом близости в философичный слог. Но разрешившись, забывает, и философию, и слог, и даже рожки неги. И остается после… лишь тоска по сочиненным тишине трудам. Никто не знает, что прорыв другого слогохода совершен. При этом помня свой истинокол, тот, что на якоре в водице забывальной стал. Да - Да… и никому ни слова.
Пиджачное отступление
Жил - поживал не дважды пурпуроедкий Пиджачок спортивной кройки. Большим любителем он синих блузок слыл, и блузки эти были самыми отвязными из всех (намокших в виагрине блуз). Сшит маленьким Пиджак, и плакал, как малютка… но дух химчистки намекнул ему: Ты, мокни, мокни, Пиджачок, и вырастешь, быть может… раз может Это быть. Купил хозяина Пиджак, хозяйский Кадиллак в придачу, и покатил в Вишневый дансинг, где в ожидании сухого кавалера блузы мокли. В Вишневом дансинге в ту ночь космический мокреж протек. Там было Все и даже Взрывопальный Муз в придачу: потоп будильником рассвета смывший стены, кораблик крыши потопил в блузине… течение подхватило Пиджачок…
И Пиджачищем к мостовой прибило… Вот ведь ожиданность! Пиджак возвысился над миром, и понял, понимая мир: Я больше не Пиджак… и даже не спортивный. Я - шуба, рыхлостью больная, я - анекдот про Пиджачок! Слепым от озарения оскопив себя, он высох в сахарно - плюгавенький Жилет, и корчами гонимый, почил на распродаже. Старьевщиком был куплен вероломно, затем разжалован в тряпье… Да - Да невидимой заплатой, на старом, но спортивном, таком спортивном Пиджаке! На том конец, на том начало. Да - Да
Возросшее обновление
Всего пол - вечности секунду, я был хозяином себе, ведь я - закон, им есмь, и буду! - Лесок Лесищем возвестил.
Где нет доверия, там нет порыва для мечты, планетами осмысленной пыльцы воздвигнуть Универс: прощайте, братство, близость, уплывай! Стебливо меря неб небес, хирели без оргазмоистых оргий цветни, лишь выделяя меж себя чудного. Качался мерно на стеблине, росинками укутый мальчужан. Чудным он стал, стяжавши память, и в удержаньи истиннутый, был нем чрез боровитый врат, тычинками стрельнут. Он молчаливо, в истине цветя, проник сознанием всюду, и всюду дал себя. Мы верхом к низу движемся. Да - Да
Вот и пришел верховорот, лавиною, без стука. Парадоксально цветни низятся, иль окружение пространственно растет? Лесок в Лес ширится, съедая горизонты. Уж горы к солнцам разрослись, галактик бремьют звезды. Фронтами океанческая гладь бескрайний брег приливит. Лес мыслью не окинуть, высь пихт не осознать. И как бы крупен не был ты, и как бы ни пылал, во всеобъемлющем Да - Да, не атом ты, не пыль, но лишь огромное
несказанное - Нет!
Маляясь через край, в тот миг, что исчезали. Росточков дума ором пробудилась, но
сверзнулась в земле. Гам леса тишиной гласел, а молчаливый цветень в целости как цел, проголосел тенненый тишью, но только врат разверз, что истины глашатай... и скороспело в пихту окольцован был, как был.
Мчался лошадка, зовущийся Век, смирно на месте в беспечность. Наш тщетный Океанин, как, если бы не раз, раз разовый разящий, невинно даривал Лесок: сынами, ростом, настоящим… и так до Бесконечности. Да - Да