В волшебном, мне открывшемся, сезаме
есть все сокровища, и есть и яд, и мёд.
Тот, кто хоть раз любил, меня поймет.
Готов я сей же час под образами
молиться всем, какие есть, святым…
Уж лучше век остаться холостым,
чем так переживать о женской юбке,
когда в груди, как в выкуренной трубке.
Пить сладкий мёд, когда душа поёт,
а сердце обливается слезами,
когда ему покоя не даёт
«чудовище с зелёными глазами»*.
Я собираю лалы, жемчуга,
смотрюсь как в зеркала в глаза-сапфиры,
и вдруг сверкнёт, как вольтова дуга,
и тьма… как на развалинах Пальмиры.
Из кладовых, подвалов, из щелей,
со всех сторон в постель ползут гадюки.
А вместо глаз-лучей, что всех милей,
ацетилен глаз незнакомой шлюхи.
Её ревную к звёздам, к облакам,
(в штанах), к героям Мура и Копполы,
к тюльпанам, гиацинтам, василькам
и ко всему, что есть мужского полу.
Я Ленский, я Отелло, я Персей,
Рискну своей … за голову Горгоны,
животное, что рвётся из загона
на красное в безумии страстей…
Не надо, милочка моя, "дразнить гусей".
*- фраза из Шекспира.