Я различаю чьи-то голоса,
перебирая жухлые страницы.
Вспугнула «жэнь» жужжащая оса,
и в царстве знаков оживают лица.
Ночные бражники приобрели полёт,
и между небом и его мирами
заколосился обожжённый лёд,
заговорив цветами умираний.
И протяжённость обретает смысл,
делимая, пересекает судьбы
и пневму, и обугленную мысль
и будет жить, когда её не будет,
изображая кровь небытия
на серебре невидимых сечений.
Так распадается моё второе я
на веды-векторы неведомых значений.