Ворон
дочери Анне
Разметались по подушке волосы. Смотрит в окна круглая луна. Как тебе живется в чужом городе, доченька, усталая жена? Что стоит за невеселым голосом? Громкий разговор и ночь в слезах? Ты ко мне свою клонила голову, точно так, как дочь твоя сейчас.
Время, время, бремя беспокойное, ночь проходит, времени – в запас, кажется и нами верховодят крайние желания подчас. Разойтись, сойтись, пройти сторонкой, тех, кто плачет, чтоб не утешать, к топи наклониться преломлено, лишний раз судьбу чтоб испытать.
Доченька, в ночи взлетают вороны, птицы – вести, вещие, из глаз - смотрит время на четыре стороны – в прошлые столетия, до нас.
Птицы, птицы. Обижать нам воронов? Хлебушка им кинем, и за нас над церквушкой тихой, обездоленной грустно-грустно плачет листопад.
И летит над градом беспокойным ворон-ворон, вестник, страж, и плач, нам не равный, нами отстраненный, шестым чувством, постиженья знак.
Ворон, ворон, под покровом ночи нам тебя совсем не угадать. Что нам плохо, безнадежно плохо, крикнет ворон у небесных врат.
Как и чем сбывается эпоха эхо-ворон будет примечать, эхо-эхо, и слетевши косо
своим делом занят он опять.
Говорят, что к ворону – уроны, но секрет не могут разгадать, – стоны унося наши безмолвные только ворон, как полночный дьяк, на четыре стороны все звонит, на сто лет, столетия подряд.
– Торопиться некуда!
– Вот так!
Хриплый ворон, строго-непокорный, нумерован, – крестик на асфальт вновь слетит,взлетит с каменоломни, видит то, что наш не видит взгляд.
Черточки- тире, летят вороны, как вас просто бить и убивать, целиться бесстрастно, непреклонно прямо в ваши честные сердца.
В головы, со смехом и трезвоном глупого балдежного стрелка, не в стекляшки бьют, а бьют в ворону с удалью, беспечно, наугад.
Черной веткой падает ворона на пустырь распластана, пуста, сверху вниз её глаза проводят,
умные, заглавные глаза. Камни, щебень, черная ворона, ни за что убитая, а так…
и уходит в ночь, о ней не вспомнив,дерзкая ватага с пустыря…
жизнь свою упустит обозленно, станет и завидовать и рвать целое, единое, достойное
на куски, за что, им не понять.
И когда порушены законы, по каким законам отвечать, не понять им - я не стану спорить,
но и не устану объяснять: против я побоищ и побоев, не пойму охотничий азарт,
а люблю летящее, живое, как тебя, бегущая строка, в летний день и половодье злое,
день осенний, зимний, на века, не случится этого, – со мною в небо уходи, моя строка…
Черточки, летящие вороны, дух изгнанья, посланный назад, мрака и порядка, заоконья
и судейства сто веков подряд. Холод тайны, строгое по форме резюме, изменчивый формат,
прописные строки, а вороны, вОроны в себе это хранят.
Делят дни, покинув свои ложи, постаменты памяти не чтят, старше нас намного,
мы моложе, не умнее, надо полагать. Повелось так, нам уже не вспомнить, чем грешат соседи, не грешат, но о многом нам они напомнят и века тактично огранят.
Выходя из наших душных комнат, после света сразу в полумрак, мы давно забыли как, насколько близок мир невидимый для вас, потому нейтральны вы и стойки, потому, отслеживая нас век за веком, вы – саперы долгой, длительной работы против нас.
Чтобы мы платили неустойки, против восставали много раз - совести, чтобы жить учились,
знали строгость, чтобы искры сыпались из глаз, так нам плохо, невозможно плохо,
но за все ведь надо отвечать.
Горечь и поддержка, черный ворон, ворон черный, ленточки утрат, может, наши выводы не схожи, вновь ты крикнешь до небесных врат, что готовься, в этот раз готовься!- чтоб судейство грозное начать.
Испрошу ли я в тот миг отсрочки, зная, что последний есть вокзал, как от первой до последней точки человек родился и страдал, счастлив был, а, может быть, не очень,
а скорее, счастлив не всегда, может быть, мне жить тогда захочется - больше, чем дотоле и всегда.
Подступил ты, ворон, строго-строго, смотришь, как написана строка, сделал мне заявку, долго-долго ты за мною в жизни наблюдал, дал мне эти золотые сроки, горечь, строгость, светлая строка, вот дождался, я пишу по просьбе, твоей, ворон, высшей для меня.
Ты, ведь знаешь, автор не в почете, нет наград, но выбрал ты меня. Ворон-ворон, я тебе не ровня, и в полраза так не рассказать, но с твоей подачи нам с тобою тенью выразительною стать.
Облаком проплывши над землею, единенье с вечностью принять черных букв, зеленых, красных кровель с шумом нараставшего дождя, гулом ветра и моей любовью где-то затерявшейся во снах, отсветом лирических героев не пришедших вовремя опять.
Воробьи мелькают у перрона, что-то делят, мелкая возня, а друзья – коллеги - с тихим звоном, долгим звоном, высятся, молчат…
К празднику успеют, к похорОнам, черной вестью издали летят, молчаливо милые вороны
вежливо о смерти говорят. Неземные бьют свои поклоны, а земные люди воронят.
Наши гранды в мире заоконном. Строгая незримая война. Величать других привыкли споро - мы, и не любим ворона встречать, - ветвь и весть миров далеких спорных, к нам лишь всполох воронов, грачат, поиск, поиск, молчаливый поиск, ощупью веду я, наугад.
То ли, так?
Поиск, поиск, мысль свою настроив, я брожу для вас, вроде впотьмах, не геройством озабочен происк, легкой дымкой в стекленеющих зрачках...
почему задернуто вдруг око… почему на краткость бытия строгость, такт…
о мирах пустынных не трезвонят, горечи исполненных мирах, злой гордыни… выдернув из свитка - не наград - крайнее, последнее: мотовство. У кого-то: спесь. Никто не рад.
Потому что о грехах напомнит. И взметет труху твою до дна. Здорово он клюнет, очень здорово, ворон, ворон, вороныч, собрат.
В деле деликатном, для эпохи врать не любит, и не даст соврать. Зная, любят, любят,
для потомков, обелить себя, подать себя, только перед птицей этой черной, тонкой птицей точно встанет факт.
Ни суды, ни прежние уловки не помогут, если был ты хват, если был последним ты подонком,
как товарищ, скажем, трусоват, мелковат, и прочее... неплохо, может быть, прожИл ты для себя, но с тобой другим бывало плохо...
вот такой вот перечень в листах воинства тишайшего, саперов подрывной работы не за страх...риск, конечно, но без вас проходы - в минных замурованных полях, душах наших, к непогодам склонным, ненависти, - нет, не услыхать.
Может быть, не будет беспощадным суд твой, ворон... чуточка добра, может быть, какая-то найдется в каждом, не приемлющем добра.
Каждом, кто с насмешкою несется по житейским, общим ведь, волнам, каждого коснется -прикоснется, вразумит ниспосланность твоя…
Потому-то, пролетая низом, выше ты глядишь, за облака… Потому веками длится-длится
взятая когда-то высота… И тебя сбивая неосмысленно, камнем, пулей, смотримся мы как?..
Ты опять мои читаешь мысли. Все ты знаешь дальше про меня. Встану у порога. Ветр неистовый. И подхватит, унесет сквозняк. Пронесясь над мною, дух воинственный,
неужели будешь ты встречать?..Свиток мой подашь, судья таинственный, и не сможешь даже подсказать, кем гряду, куда…еще, единственно, знаю я, придется мне молчать, за меня все скажут твои личные росчерки-отделка, письмена…
На отметке временной стою я, и не знаю, что мне предпринять, и не знаю, в завтра прорасту я, дорасту ли, ворон, до тебя… Вот слова, слова, слова дозором, и обзором прежние права...реже, тяжелее пишу словом... перекат, слепит глаза река...
и посмотрит оком бирюзовым вещий ворон, знаю, знаю ль я, как вести опасно разговоры с вестником... холодно, опасно, да и зря...все не выведать...
теплее... вот и лето... переходов быстрая весна... что успеем, то мы и заметим...
нет там осени...лишь лето и весна.. дальше мрак и тайные планеты...дальше, дальше...
дальше мне нельзя...бесконтрольность, много-много света, прописи, где с чистого листа
начат человек и всё на свете...всё, пожалуй, возвращаюсь я...
С возвращеньем! Возвращеньем в спорах. В споре – истина, хоть истина стара. Нет там осени. Есть вечная зима. Мрак и холод. Если это вечность, честно, мне совсем не хочется туда. Поживу я на своей планете. В лучах осени рыжеющей листва, и земля согрета и одета
в лучшие наряды для себя.
Осень, осень! Лучшее на свете время, где распахнута душа, и летит на ниточке, и этим всё-то объясняется всегда.
И печаль уймется этим, ворон, пережить нам надо, переждать, время бесполезное укоров,
время неизбежное утрат. Не смотрю я часто в твою сторону, ворон, ворон, требуя возврат,
не томил меня своим дозором, черный ворон, светлые дела.
Не томил нисколечко, и новость, как всегда, хорошую припас, под твоим судейством и надзором все вершат небесные дела, солнце поднимается, над полем от реки постелется туман… и ещё молчишь, любезный ворон,
краткий, о моих земных часах.
Ты учел мою земную долю, превосходный был начертан план, где-то увлекалась я, не спорю, где-то поступала я не так, друг мой мудрый был всегда со мною, был в тени, вперед не выступал, и картинно не ходил героем, отводил беду и опекал, может быть, в конечномсчете,
ворон, и не ворон ты...но так приятней нам...
На земле всегда хватало горя. Время становления даря, есть ли, ворон, светлый мой дозорный, отдых твой и время для себя? Может, в редкий час и редко очень, выкрадешь ты время у себя. И грустит над церковкой заброшенной черный ворон в мантии орла.
В краткий миг вы, нет, не огорошены, брошены вы разные цвета, брошены, разбросаны, не прошены, выкравшие время у себя.
Краток миг, но вам хватило отдыха, отдыха хватило за глаза, вы ещё стихи мои припомните,
может, улыбнетесь вы сейчас...
Большой город. И на подоконник ворон приземляется сейчас, милый друг, вновь что-то мне напомнить, что-то очень кратко рассказать.
Я учусь, хочу я очень-очень мудрости набраться у тебя. Может быть, ты вновь меня отгонишь
от соблазнов мира и греха, глухо скажешь, где, в какие сроки
искоркой уйдем мы в небеса, но от первой до последней строчки в том пути прошу не потерять.
Это для меня всё будет внове, будет плакать и страдать душа, а тебе привычно и бессонно
взять мою защиту на себя. И не лучше я других, и ночи были черные, пустынная душа,
ты взлетал свое замолвить слово, милый ворон, слова не сказав про свои посты и оборону,
ворон, не оставивший меня.
Потому лиричную основу без труда заметите в стихах,
я хочу простым и личным словом - ворона отметить, все дела. Он грустил со мной. И будет снова на земле быть в мантии орла тайною сокрытою, приговором, чтобы не боялись люди зла.
Суд над ним вершится. Суд не скорый. Но свершится суд. Вздохнет земля.
Большой город. Страсти и разора. Ненависти, правды и добра. И горят разврата и позора
за полночь огней твоих глаза. Здесь упали дети наши в скорби, здесь они сожгли свои мечты, здесь сердцам, не знающим покоя, не дождаться милости судьбы.
Здесь самим, самим идти им в гору, плакать здесь, когда не хватит сил, и добиться выпадет немногим искренней у города любви.
Не звучит строка моя повтором, а звучит, как много лет назад, то призывом, то немым укором, и блеснет в глазах твоих слеза. Молчаливый труд мой однотомен, не нужны мне многие тома.
- Р-р- разговор!
Хочу я разговора,
как обычно, только по душам.
Дань моя существенная, спорная, дань моя, ведь это только дань, человека требует до донышка, отвертись, попробуй, так, не так…
Большой город не обеспокоен как твой день прошел, есть ли еда. И защиты нет и перехода
в лучшие другие города. Драматичны записи историй, выписки скандалов на местах,
лестничной площадке... много горя и оно не кончится никак...
потому-то и встает подспорьем, сменой власти рядовой кулак, надо проучить, мол...
на асфальт...к чести не прославленных героев, чести не убавилось и драк.
Потому-то и взлетают вороны, долетая до небесных врат, – в маленьком и среднем, большом городе - черным серебром они взлетят. Припаси им хлеба несурового, не война у нас ведь, не война. Чтоб стояла стража в каждом городе, воронов не надо обижать.
Как хочу я, не всегда выходит. Не всегда выходит у тебя. Маята опять меня заводит.
И тебя изводит маята. Вещий ворон потихоньку сходит со ступенек – опротестовать.
Долбанет крестом он и низводит глупого пустого богача – в нищие, а меня на ниточке уносит черного живого серебра.
Что там за путями проторенными? И вернуться можно ли назад? Скольких уж не возвратило горе, скольких ты убила, нищета? Не вернуть нам заново героев, и слова прощенья не послать. Квартиранты, может быть, изгои...частокол, глухая городьба, за высоким прячемся забором, но уйти нельзя нам от себя.
Ночь уходит, снова ночь приходит, вновь творятся темные дела. В страхе, всплеске искоркой уходит и восходит чья-нибудь душа. Невиновна! Пусть решает ворон. Ведь душа-то больно хороша.
И пока жестокость верховодит, бредит алчность, будем мы страдать. За полночь горят огни над городом. Окна наши в небо всё глядят желтыми огнями, отрешенными от соседних окон, всех подряд. Потому-то и взлетают вороны, долетая до небесных врат, и грустит над церковкой заброшенной черный ворон в мантии орла.
Были мы плохими иль хорошими, нашу жизнь нельзя пересказать - в двух словах, и не подглядеть всем нам в окошечко, что же там, ах, может быть, и нам - лучше, красивее жить захочется, только это лучшее есть в нас, позабыто, сгинуло, не прошено, трудно нам, с собою трудно нам.
Что горстями кинуто, не спрошено, нам в чаду себя не увидать, редко пробивает на хорошее, мается отсутствием душа - доброго, а злого наворочено, вскинемся, а жизнь уже прошла. Как просить прощения у злобного рядом человечка, жизнь прошла, не услышит, не поймет похожего, в точности такого же себя.
Отречется, дескать, не похожи, не поможет, чем же, уж нельзя, бьётся взаперти, уйти не может бедная российская душа. Грустно покидают свои ложи вОроны, иначе им нельзя,
кто ещё спасет, и кто поможет, в бедствии народ и вся страна.
А вокруг опять приобретают вещи, тряпки, грудами хламья озаботясь, гневно восклицают,
что не всё распродано, не вся!
Только кто ж им всё-таки мешает, кто стоит на страже, у руля, кто тебя, и нас с тобой спасает вовремя, настойчиво, всегда. Если люди, – правды всей не знают, если власть, – так ей и не до нас, боже мой, так кто же нас спасает, собственно воинственно от нас,
по преступным замыслам, и разным псевдоаппеляциям приказ – мигом уничтожить их, чтоб завтра мирно начиналось... спать не даст сапер-воин, господин погоды на Земле,
воинства свои он с неба сводит, плачущим – спасительный даст знак, горестных –
он в горе утешает, призывая духом не упасть.
И полночи просто не проходит, за полночи он даёт нам шанс. Мы проснемся, темнота уходит,
и меняет курс опять страна, и меняет так, как сам ты хочешь, правильно стоящий у руля.
Не себе, другим ты жизнь испортишь, чтобы знали, воровать нельзя,может быть, ты внутренне хохочешь, или улыбнешься про себя, я не знаю, я не знаю, отче, много раз спасающий меня!
Вот и всё. Увидят, опорочат мною напечатанный рассказ, но не все, глубокой черной
ночью ворон, улетающий сейчас, похлопочет, снова похлопочет с полным полномочием за нас,
сирых и обиженных, кто хочет задышать, всей грудью задышать, и кого всегда с души воротит
от жеманных жестов и вранья.
Ворон!
Я найду соратников, быть может,
многие устали, как и я,
не погрязли в хаосе,
а лот их,
только честность,
правда, так в глаза.
Если вновь такое невозможно,
новообретенного жулья
слишком много,
вновь не поддаётся
старое, обидное,
и страх
гасит умных,
гневных,
гасит точных
с правотой и ясностью в глазах, –
крикну только,
крикну громко
– Ворон!
Может быть, останусь я лежать…
Наградит сподвижников, быть может,
в битве поистрепанных, как я,
много позже, и немного позже
с горечью и гордостью страна...
маховик раскрутится
на новый, новый поворот...
и в мире зла
нация бессребреников почтовых,
ещё долго будешь ты нужна...
многого не нужно,
надо совесть
нам не разбазарить, не продать
океанским там или восточным,
западным обиженным друзьям
словом русским и подачей точной,
что Россия, мол, на их базар...
И отправить после многоточий
тех друзей подальше от себя.
Не придумать и нарочно строки.
А ещё успеть бы их сказать.
Ворон, так?
И несется от небесных врат,
ближе, нет, из сердца донесется
крикнет он,
как сотни лет назад,
крикнет он:
– Мой друг, не беспокойся.
Знаю я, с кого надо начать!
И пойдет, пойдет...
Я знаю, ворон, ты меня успеешь подобрать!
23.11.07. 24-25.02.08. 24-25.04.08. 4.05.11.05. 13-14.05.08.