Оно стояло твердо до конца.
Когда пила в него вонзила зубы,
когда два здоровенных молодца
взялись валить его, ругнувшись грубо,
когда, как пальцы, ветви топорами
рубили, били топором по ране,
и на зубах оскаленной пилы
застыла кровь лучащейся смолы,–
оно стояло тихо, величаво,
не выдавая муки, не крича…
И что такое человечья слава
и человечьи подвиги, коль, право,
деревья гибнут зря от рук лукавых,
смиренно терпят злобу палача?
А дерево, подрублено под корень,
упало–так, чтоб не задеть людей…
И смерть его, как жизнь, была покорной
судьбе. Лес шелестел. Кончался день.
И на пенек, где кольца годовые
окольцевали Время, так, без слов,
присели дровосеки молодые.
Они устали. Что ж, их долг таков…
И я молюсь, взывая глубоко:
не дереву, что праведно от века,
а душам неусопших дровосеков
даруй, Господь, прощенье и покой!