По корешкам водить рукой,
Полушутя, полуиграя...
Над остекленною свечой
Стоять, ее не возжигая...
Шагать от шкафа до стола
И от стола к окну, и в мае,
Заслышав, что ли, соловья,
Вернуться к полкам... Вынимая
За томом том (уже темно),
По корешкам вести рукою,
На застекленное окно
Коситься синее, ночное...
Понять, что - точно соловей!
(Второй уж год, как прилетает).
Припомнить, отчего свечей
Здесь столько лет не зажигают...
И по шершавым корешкам
Ведя незрячею рукою,
На ощупь выбрать том, и там
Прочесть о воле и покое.
В и д и з о к н а
Тому три года: тот же дождик,
Холодный май, безделье; тот же
Меж труб и крыш небесный крой
И тополь в шерстке молодой.
Небесный клин над мокрым склоном
Крыш латаных, и - латным звоном -
Шальной синички стукотня
(Сигнал тревоги для меня).
Уже три года. Прежний угол,
И вид, и склад, и голых пугал -
Антенн по-прежнему покойный
Ход, пусть бесцельный, но достойный.
Антенн неоснащенных ход
По скатам крыш, над блеском вод,
Над пеной мокрого декора -
Опасен, дерзостен для взора
Трехлетней дряхлости. О холод!
О тишина! О, как ты молод,
Как прежде молод, вечный май,
Мой бедный май, мой неба - край.
~ ~ ~
Совсем осенний день.
Озябший пух на ветках желт.
Бесцветное, как старый шелк,
С высот спадает небо. Грустно, лень.
Молчат пичуги; легкая мигрень
Кочует подо лбом; пошел
Седьмой вечерний час.
Боль ищет теплого угла.
Под веками гнездо свила
И бросила... Как холодно! Небес
Бесцветный шелк повис... Небес-
-ный шелк опал. Весна прошла
Невидимой, как тень,
В плаще дождей
С прижатым пальцем меж бровей,
Сведенных болью.
Нет других путей.
Опять осенний день.
Совсем осенний день.
И ю н ь с к о е п о х о л о д а н и е
Давно черемуховым буйством
Был май спешивший разорен.
Июнь, наследник неискусный,
Пошел ва-банк с календарем.
Сирень салютовала бодро,
Звенели ландыш и тюльпан...
Торговый дом назвался "Ведро"
И дал рекламу в сотню стран.
Вдруг ход часов неравномерный
Споткнулся, встал, остолбенел
И ветер северный неверный
В один присест погоду съел.
Холстина неба прохудилась,
Гудит, волнуется, дрожит...
Торговцев уличных унылость
В шатрах промокших сторожит.
Панамы, шлепанцы и плавки
К заборам жмутся, опоздав,
Цветут рябины и прилавки,
И скучны яблони, опав.
Укрыты женские колени
Шершавым траурным сукном,
А пышнотелые сирени
Покорно вянут под окном.
Не видно розовых соцветий
Сгоревших плеч манивших дев;
О лете знают только дети
И лезут в воду, не сробев.
(Вчера был зной, а нынче осень;
Вчера был пляж, а нынче край
Печальных дум... Не солнца просим,
Нам счастья, счастья подавай!)
Июнь бредет холодным пляжем,
Бутылкам счет ведет скупой,
В футболке, в шляпе с распродажи,
С мешком рогожным за спиной...
Как прежде беден, темен, мрачен,
Готов он в подворотне ждать
И мокрый мусор, мусор злачный
В мешок смиренный собирать.
Короткой ночи привиденьем
Он, отделившись от стены,
Попросит и возьмет последний
Мой честный грошик из сумы.
~ ~ ~
Бреду ли по улице пыльной,
Стою ль у тяжелых дверей,
Взбираюсь по лестнице длинной,
Встречаю улыбки людей,
В ответ улыбаюсь иль быстро
Киваю, молчанье храня, -
Каким-то отчаянным смыслом
Пронизано все для меня.
Как оторопь мест незнакомых
По стертым ступеням идет,
Привычной дорогой влекома,
Замру, пропустив поворот.
Не помня, что каждая встреча
Предвидена; каждый мой слог
Сосчитан - неведомой речи
Ловлю потаенный испуг.
Вот-вот, словно бросивший спичку
В июльский сугроб пуховой
Жестокий бездельник-мальчишка,
Присвистну на бег огневой.
Вся улица ярко пылает!
Мгновенье - смятенье - прыжок...
Испуганный дворник сметает
Невидимый пепел в совок.
Вот-вот, прозвонив о приходе,
Шагнув через низкий порог,
Исчезну на первом пролете -
Смятенье - сомненье - прыжок!
Моей молчаливой улыбки
Не видно во тьме этажей,
И встречный, прозрачный и зыбкий,
Не мне отвечает уже.
Но что я сказала такого,
Чью тень, не заметив, прошла
Насквозь, от которого слова
Случайное пламя зажгла?
За мной ли захлопнулись двери?
Права ли я, тайну тая?
Когда же, и в полной ли мере
Простится мне шалость моя?
О н к л а н я л с я н е д о л г о...
Ах, эти общие места
Поэзии прелестной!
Так пианист играл с листа
Концерт малоизвестный.
В пассажах руку натрудив,
Он в пробе не нуждался.
Поймал и вывел лейтмотив,
Оркестр его дождался.
Аккорды прядали в горсти,
И натянув поводья,
Беспечный ритм играл, косил,
Сбив иноходь мелодий.
Подвязанные бубенцы
Шуршали в легкой трели;
Срывались долгие басы,
Колесами скрипели.
И струнных медленная грусть
Свою крутила прялку,
А он играл как наизусть,
Как детскую считалку.
Но вдруг забыв, кому водить,
На палочку не глядя,
Нарушил вьющуюся нить
Какой-то цели ради.
Оркестр дух переводил;
Он шел к финалу славно
И над барьером проносил
Прыжок пятиоктавный;
Все десять кошкой подобрав,
Упал, ударив телом
И лишь на волос не достав
До "ля" мизинцем левым.
Никто не слышал. Но уже
На предпоследнем такте
Он потерял свое туше
И снова встал на старте.
Оркестр вступил, но он не дал
И заглушив фанфары,
К финалу новому погнал
Своей дорогой старой.
Он грудью лег и вжался лбом
В концерта лист последний
И пальцы резвые углом
Повел в октаве средней.
Из ля минор он в до мажор
Легко забросил скерцо,
Ему мешавший дирижер
Ушел, держась за сердце,
Взметнулись гордые смычки
И не прощая шалость,
Ушли альтисты, скрипачи...
Виолончель осталась.
Виолончели подмигнув,
Рояль раскинул руки,
Опять к минору повернув
Неведомые звуки.
...........
В тот вечер, от бисов устав,
Он кланялся недолго...
О-о, эти общие места
Поэзии - от Бога.
~ ~ ~
Модильяни, Модильяни!
Женщины-скрипки и девушки-мандолины...
О чем поют эти линии -
Очертания музыки, одеяния
Мелодии - круги, овалы,
Дуги и раковины ушные -
Их глаза поволока застлала -
Слепые
Как всякая красота. Развит,
Падает узел прически, выгнувший шею.
Эта девочка не доживет до любви,
Эта женщина умрет, едва став твоею...
Модильяни, Амедео, жестокий мастер
Скрипичных дел, медом умастив
Деки, навощив смычок, кисти умыл...
Убил.
О т ч е н а ш !
Сумерки. Листва трепещет.
Ветер мягок, как детские губы.
Не целует - касается доверчиво
Подставленной щеки. На убыль
Лето пошло. И все прибывают мощь
И соки в клубнях, плодах; матереет завязь
Садовая; долгожданный дождь
Благословил урожай; едва касаясь
Лба, дубок, на цыпочки встав,
Ритуал поцелуя исполняет послушно.
Еще есть для меня на земле места,
Где жива душа, и молитвы не нужно
Проговаривать, лихорадкою торопя
Слова понурые, успевая к ночи лишь
"Да придет царствие Твое", - вспомнить.
Полночь. Дети улеглись, спят.
Последнее облако, улыбаясь, гаснет.
Отче наш!
~ ~ ~
Этот двор слишком пышен. Устала.
За стеной разговор не расслышан. Начало
Близорукого августа югоподобно.
В нем звезда сквозь листву прорастает укромно
И далеко-высокое чье-то окно
Ночь приблизит вплотную яичным пятном,
В лихорадке дубовых лохмотьев
Вызревая горячею плотью.
Черный август. Сплошной чернозем
Отдохнувших небес. Прорастая, на нем
Слабых звездок побеги колючи и редки,
И туда пригибаются тяжкие ветви.
От листвы изнемогший, холодный и вялый,
Сад мечтает об осени...
Август - начало.
~ ~ ~
Как перевал, как перелом
Судьбы, как разговор
Чужих, подслушанный в упор,
Нечаянно, как гром
На голову - "умрет, умрет -
До осени"... - И как
За белой ночью черный мрак -
Так август траурный свой флаг
К ногам моим кладет.
С о л д а т с к а я с к а з к а
- Поделись табачком, брат-поэт!
- Дружба дружбой, а это ты брось.
Для меня вышивала кисет
И иглой укололась наскрозь,
Видишь, пятнышко? - любушка в ночь,
Когда плакать ей было невмочь.
- Но она умерла, да и ты не жилец,
И у всех наших песен похожий конец!
- Где сойдутся концы, там тебе не бывать.
- Я бы тоже могла вышивать.
Я уже подглядела секрет.
Слишком долго ты прятал кисет.
Этот бисер такой же, как мой.
И узор - не обижу? - простой.
- Да ведь ночь-то, да боль, да... Прости.
Не шучу, не учу...
- Не шути!
Не учи! Поделись - на щепоть
Расщедрись, на сориночку хоть!
Но молчанье ответом и сладкого дыма
Шевелится завеса над всем, что любимо.
«З а п и с к и о х о т н и к а»
Как прописанное старым гомеопатом средство,
В час по горошине, не спеша, с полной верой
В целебную силу, самую скучную книгу детства
Глотаю, слегка сожалея, что яти и еры
(В детстве смешили, мешая) подчистило время.
"Школьной библиотеки для нерусских школ" - издание.
"Избранное"... В каждом слове проставлено ударение,
Чуть ни к каждому - сноска. Со всем вниманием
(Что уж русского во мне!) читаю пояснения
К слову о б р а з ("изображение бога
Или святых") и с в е т о п р е с т а в л е н и е
("Конец мира"); из диалога
Павлуши и Кости узнаю, что с у г и б е л ь -
Поворот в овраге, и только... А б у ч и л о - яма с водой
Весенней... А в овине и риге
Сушат снопы (в первом - огневой,
Во второй - простой сушкой)... Касьян,
С час назад тургеневскую заговорив двустволку,
Превращает охоту в молитву, и Аннушки синий сарафан
Исчезает в чаще, как Гамаюн-птица,
О которой все с тем же толком,
Вкусом, ритмом (каждый час прием)
Сообщается, что живет в раю,
А х р и с т и а н е в е р я т...
Господи! Это о чем? О ком?
О крепостном праве? - Белинскому еры
Мешали! Ему не проставили сносок,
Не расставили ударений!
Он не учился в н е р у с с к о й ш к о л е !
Да это же...
Полно. Через час Тургенев
К бурмистру заедет в гости,
А что лечит от боли -
Только боль, я узнаю, закончив курс,
Сноски вызубрив наизусть.
~ ~ ~
О русская, о заповедная,
О неисхоженная даль!
Стиха стихия всепобедная,
Благословенная печаль.
Уж век прошел, другой кончается -
Не истощен с живой водой
Колодезь твой и все качается
У кромки ковш берестяной,
На всех один. Угрюмым странником,
Конец пророчившим в бреду,
К тебе, измученный скитаньями,
По топи мшистой добреду.
Все растеряв слова и примыслы,
Сквозь кольца мягкие берез
Дойду как мыслию до вымысла,
Как горе детское - до слез,
Как шепот радости таящейся -
До нот пронзивших и лучи -
До дна, раскрытого объятием
Пред чудом верным и обрященным,
В целебном сумраке струящим
Твои бессмертные ключи.
А н т о н Ч е х о в. «П а л а т а н о м е р ш е с т ь»
Я перед Чеховым в поклоне виноватом
Стою, не смея глаз поднять
От пола в трещинах и некрасивых пятнах
Карболки... Другу: "Не хочу писать.
Я больше не хочу писать, - признался
(После "Палаты" через десять лет) -
Хочу лечить людей"... Я вышла, пятясь,
И, смяв в руке полученный рецепт,
Не прочитав коротенькой латыни,
Аптеки мимо, флигеля, двора
Бегу - как он, как все, неизлечима,
Как он, как все - не в силах до утра
Дожить. Серпом в груди огромной
Скрежещет жизнь. Ей боле жать невмочь.
Дорогой в лунных пятнах невесомой,
Дорогой светлой убегаю - прочь!
"Я больше не хочу писать", - так просто
И коротко, как - "пить" перед концом.
"Лечить" - как "жить!" Уж пролегают версты
Меж ним и мной, а я бегом, бегом,
За лес, за Волгу, за Урал, до края -
За Сахалин! - За Сахалин дороги нет.
Лишь флигель, двор, предсмертная Шестая,
И Чехов пишет страшный свой рецепт.
~ ~ ~
Светает в пять. К шести над крышами
Чуть розовеют облака.
У кофе вкус какой одышливый!
Как бледен цвет от молока...
Что утро медленное делает!
Зачем отодвигает прочь,
Как с гущей чашку серо-белую,
Мою недопитую ночь!
Деревья стройные навытяжку,
Как на казарменном плацу,
Стоят, безмолвные, и слышно лишь,
Как грифель шарит по листу.
Ахматовой на подоконнике
Отыскано немало слов...
Мой карандаш, граненый, тоненький,
Пронырлив, шустр, но бестолков.
Словив на кончик как горошину
Миг легкий, держит на весу...
Сломился. Стих. Вот так, непрошенный,
Приходит день в седьмом часу.
П р о щ а л ь н о е
Иосифу Бродскому
Черно-белый телевизор на цветной не променяю.
Холод сумерек роднее мне полдневной суеты.
Ветви черные под снегом, плиты кладбищ и простая
Прелесть лиц в жемчужной глуби отпечатавших черты.
На меня наводят ужас нарумяненные маски.
Незабвенные их формы расплываются в гробах.
Только впадины глазные, неподвластные раскраске,
Тихо ширятся, и вьется тень улыбки на зубах.
Не показывайте мертвых в линзах солнечного света!
От анфасов, бюстов, планов и портретов в полный рост
Ничего не наберется для скупого силуэта
Черно-белого поэта, умиравшего в мороз.
Не вернулся наш Иосиф, наш Иосиф не женился
На возлюбленной Марине и другую возлюбил.
Не нашел во тьме фасада. Малый остров отделился
От огромной грозной суши; к морю дальнему уплыл.
Он плывет, цветя сиренью, одуванчиком и пижмой,
И мосты его подъяты, фонари не зажжены.
До Америки счастливой, до Венеции утешной,
До великого Незнамо от родимой стороны.
Эти девочки, что парой бродят в линиях, не старясь,
И вдвоем в аптеке Пеля покупают кислород,
Не смогли, не добежали, не успели - не пытались.
Только бледные ладошки помелькали из ворот.
Нет, не знанье, и не горе, и не гордое смятенье
Из-под лба, из темных впадин и с углов молчащих губ -
Смотрит детская свобода, словно близко Воскресенье,
Словно мальчик, обернувшись, обещает: я приду.
М г л а
Порой я думаю - и думать так боюсь -
Мы с Пушкиным похоронили солнце.
С тех похорон мучительная грусть
От гор Святых клубится и несется
Над лесом, степью - мглой, и над иглой,
Блеснувшей в е с е л о лишь раз за два столетья,
Нависли тучи крышкой гробовой,
И без надежды подступает третье,
В которое, как Гоголь говорил,
Скорбя и мучаясь, родится новый Пушкин.
Вот шутка горькая! Прибавилось могил,
Да замолкают вещие кукушки...
Все сказано, проверено, сбылось,
Провидено, искуплено, свершилось.
Клубится мрак; из-под бегущих слез
Улыбки ни одной не просочилось.
За двести лет в чернильной этой мгле,
В чаду сожженных рукописей или ж
В свечном бесцветье на любом столе
Любого кабинета - разносились
И множились, перекликаясь, как
Приговоренные, ведомые цепочкой
К обрыву - наши - за строкой - строка -
Строка, бредущая от точки к многоточью...
И в каждой - рок, как непременный слог,
Какой-то темный рок судьбы и веры.
И каждый рек в свой неизменный срок:
"Лет через двести"... Похоронной эры
Начало и конец уж так близки,
Меж них так тесно неизбывной мысли
(Как бы в ладонях сдавлены виски),
Что на часах проскакивают числа
Лет - не минут; - вертится стрелка-нож
По циферблату: полдень, полночь, полночь
И снова полночь. За полночь. Поймешь -
И кончено... Нет -
Вспомнить, помнить. Помнить! . .
Мы помним все.
А Гоголь угорел,
Как в черной бане, в этом подлом мраке.
Тургенев знал, но верить не хотел,
Выискивая пламенные знаки
На облаках... Закат, один закат!
Багровый отсвет в траурных подтеках.
Толстой упрямился, но, поглядев назад,
Остался там... В посмертную эпоху
Во мраке Достоевский-нетопырь
Метался, инфразвуком промышляя;
Подвальная, безвыходная пыль
Мела метлой от края и до края;
И Герцен, зря потратив керосин,
Изобретеньем света забавлялся
И алчно в мартиролог заносил
Все имена; а к Чехову являлся
Монах, до неба ростом, черный весь;
И, стон издав, закрыв лицо руками,
Последний Бунин Нобелеву речь
Читал с листа проклятыми губами;
И сто томов набоковских NB,
Не читанные, прогибали полки;
А девочка с простудой на губе
Тарковского высматривала в щелку
В луче прожектора; и встал... в и д е о р я д,
Как лучники татарские жестокий;
И, послан в небо, затерялся взгляд
Андреева, взмолившего о сроке;
И Блок срединный в маленьком аду
Отыскивал хоть пятнышко на тверди,
На дымно-черной, спекшейся в руду
Тоски предчувствья похоронной меди;
Никто-никто! Ни человек, ни зверь,
Ни бог какой (славян, калмыков, финнов)
Не разглядел прогалины во мгле,
Окутавшей березы и осины
С тех пор, как солнце... Как бы сговорясь -
У губ держа опасливые пальцы,
Мы привыкали, от себя таясь,
К тому, что - да: скитальцы и страдальцы.
И, растянув агонию, как сеть,
Россия гибла, уловляя души;
Прибыв на четверть и убыв на треть,
Ее куском разламывалась суша.
И Мандельштам, пытаясь обогнать
Гремучий век и звездами питаясь,
Спасал земли просеянную пядь,
Едва пятой своей ее касаясь.
Платонов перед школьною доской
Стоял, кроша известку в пальцах жестких;
Пятиконечной сломанной звездой
В пустыню падал мертвый Маяковский
С тех пор как солнце... Женщины, любви
Своей не веря, причитали грозно,
И развеселый "Спаса На Крови"
Пасхальный пряник поднимался поздно.
И с губ Марины, не удержан, страх
Слетал, кружась, как голубь заполошный
Над лобным местом; и на площадях
Пыл революций пар пускал лотошный;
И знали все - мы знали, знали: там,
Где мрак оборван горизонтом синим,
Слепая, пролегает та черта,
Что, преступив, занемогла Россия.
Что нет пути. И двести ровных лет -
Как мавзолей над малою могилой.
Там сквозь траву сочится плотный свет.
Его лучом я время просквозила.
_______________________________________
Авторский комментарий:
Андреев - имеется в виду поэт Даниил Андреев, автор метаисторического труда "Роза мира".
_________________________________________
С е н т и м е н т а л ь н о е п о с л е с л о в и е
(на смерть Булата Окуджавы)
1
О, да - он был сентиментален.
Сентиментальней и нежней,
Чем вальс Чайковского...
- Читали?
Про смерть в Париже? (Сколько дней
Он пробыл там...) - И до, и после?
(И на какой же высоте...)
- Плыл гроб свинцовый? (Долго ль... Возле ль...)
- Душа летела? (В простоте
Своей, покинутые души
Не любят временных могил.
Летела, обогнав...)
- Над сушей?
(Он путешествовать любил).
- Над морем? (Он служил в пехоте).
- Над лесом, полем? (Жил в Москве).
- Над шпилем, садом? (На Арбате)
- Над... (Был поэт) - "Пал, оклеве..."
(Да, как и тот, другой и третий)...
- И все же, как сентимента-а...
(Он начал повесть...) - О поэте
И речь? (Тому два века... Там...)
- Там-там... Где погребут? В России?
Уже? (Уже. Последний марш
Сыграли трубы полковые).
- Он рифмовал: "палаш... плюмаж"?
(Да, траурный).
- "Поник... Копыта
Звенят, стихая"... (Да, звонят)...
- "Убит, убито иль убита"...
(Вдова недвижна).
- Говорят,
- От гриппа? Как это печально...
("Сетиментально" - как?)
- Звенят...
Звенят!
(Звонят. Свечи венчальной
Огарок тает, в пальцах смят).
2
Кто повесть начал, восхищенный,
Ее закончить должен был.
Гроб в позументах золоченых
Над полем облаком проплыл.
Зачем, виденье гробовое,
Тревожишь неба окоем?
О время, время золотое!
О конь послушный под седлом!
О, как порой на сантименты
Нас тянет в час скончанья дней,
Как золотые позументы
Летят за гривами коней!
Кто "О!" - воскликнул, тянет дальше.
Курок нажат - так спущен будь!
Есть голоса: без дна и фальши,
Мелодии - как дальний путь.
.......................
Гремели трубы боевые,
Блестели звезды, кивера,
Слагались песни полковые,
И от бивачного костра
Военной флейты относило
Тревогу и горячий дым -
Туда, где время отступило;
Багратион был молодым
Полковником. Снималась фильма.
Спешил веселый режиссер.
Сентиментально и обильно
Горел истории костер.
Свеча сгорала... Алой розы
Томился робкий аромат.
Летели, брызнув, звуки, слезы,
Осколки рвущихся гранат.
Пал генерал, убит полковник,
Дым сносит; павловских времен
Забыты почести, и дворник
Арбатский запирает дом.
Трагедия. Провал. Невеста
Верна, стареет, умерла.
Дым очи ест; осталось места -
Для подписи: "Ала... Цвела"...
3
Плыл дым. Рвалась, старея, лента.
Смолкала флейта. Голоса
Слагались в хор. Дебют студента
Взял "Оскара"; на небесах
Алели угли; время жало;
И колос, падая, кричал;
О жатве (все горело алым)
Хор репродукторов вещал...
Кто повесть начал, восхищенный,
Ее закончить должен в срок.
Клинок, отцами закаленный,
Отсек ненужный эпилог.
Что было ало, не увяло;
Что было темно, разнялось.
Перо упрямое бежало
И, смяв бумагу, сорвалось.
Финал вполне сентиментальный
Закапан воском; лепестки
Багровые, кружась, летали
И пали рядом, как полки
На той войне... Перо дрожало,
Поставив подпись. И печать
В приказе жгла; и время жало.
Нам было все дано понять.
4
Нам все дано сполна. Вздымают
Пыль над дорогой сапоги.
Невеста-девочка рыдает.
Родятся новые враги.
Упрямы песни боевые.
Не гнутся ржавые штыки.
И командиры молодые
Ведут усталые полки.
Смешались строки, кони, люди,
Зола и прах, рассвет и кровь...
Кто, выстрелив, мечтал о чуде
(Мол, выпускаю соловьев) -
Встал на обочине, отставший
С винтовкой у плеча - солдат?
Вдали, пехотою на марше,
Пылит земля, дрожит закат.
Все, кажется, остановилось.
Он ждет, готов спустить курок,
Тех комиссаров, Божья милость
С чьих шлемов сыпалась на гроб...
...Полковника?.. На поле гиблом
Кто жив, тот мертв; кто мертв - забыт.
И долго, долго до могилы
Свинцовый гроб плывет, летит...
Сентиментальная улыбка,
Застыв на мертвом, как живом,
Все тянет жизнь, как тянет скрипка
В концерте сложном, но простом.
Вот он догнал. Вот он остался.
Вот он погиб. Вот он дожил.
Металась цель, пейзаж менялся,
Над полем жаворонок взмыл.
Между боями передышка.
Два офицера у огня:
(Уж утро)... "Кажется, не вышло"...
"Нам, в общем, все дано понять".
Поэт, затянутый в венгерку,
Улыбку пряча, щиплет ус.
Трещит костер. Звенит манерка.
Мы это помним наизусть.
Дым очи ест. Невеста плачет.
Трепещет шарик голубой.
В руках свивается и скачет
Конец веревочки смешной.
Отпущен. Дым относит ветром.
Вдали, сентиментально-тих,
Проколот барабанным метром,
Звучит мотив, и шар летит.
Над площадью скупых движений
И запрокинутых голов
Летит прозрачною мишенью
Кусок небес, окружность слов,
Что, легче газа, чище влаги
Глазной, в двоящейся дали,
Не тронув струн, не смяв бумаги,
Замкнут дыхание земли
Летящей...
Барабанной дроби
Слышнее рокот. Это наш
Сентиментальный, как на гробе
Живая роза, близок марш.
О, как печально, сладко, тайно!..
- Мой друг, о чем вы?
- Где-то там,
В Париже...
- Как сентиментально!
- Последний умер маркитант.
Э п и л о г
Похоронят на Новодевичьем,
На Ваганьковском, в Сен-Женевьев де-Буа.
В Петербурге погода нервничает.
Холода пришли, холода-а-а.
Будут долго гадать неблизкие
Современники: не его ли сюжет
В дни последние, дни парижские
Приглашает нас на остаток лет.
Прожит век! Умирают лучшие.
И в осколках цитат, рассыпанных всеми,
Не найти отражения; даже тени
Не мелькнет, потому что...
Прожит век. На Арбате толкучка.
Петербург в ознобе. Независимая Россия
Празднует.
В церкви, где венчался Пушкин,
Отпоют Окуджаву. Они были разные.
И стали равными. Теперь, Держава,
Помни: над цитат осколками,
Над венками мелодий
Поднимется - по черному золотом:
Окуджава -
Родина - Москва - Париж - Родина. Родина.
1997, 12 июня
Т е н и к р о в е л ь щ и к о в н а в и д и м о й с т е н е
Как подарок от крестной (вручила, явившись нежданной,
А сентябрь уходил, не открыв, что обещано мне),
Как волшебный фонарь, распустивший свой яркий театр по экрану,
По случайной, на миг освещенной стене -
Принимаю, взяв руки к груди в благодарственном жесте,
Этот день равноденствия света и тьмы, тишины -
И - о, как я устала! - ритмичных ударов железом по жести,
Ибо, кажется мне, молоток не смолкает с весны
Над моей головой... Словно поступь ноги стопудовой...
Кто уходит? - Уйди!.. Наша бедная кровля течет.
Третий месяц латают ее и безжалостно, и бестолково
Три заезжих шута на стене, освещенной лучом.
Что за сила в луче, перенесшем (да как, и откуда!)
Всех троих в это царство теней - даже тень молотка,
Оглушив и почти напугав небывалостью спешного чуда,
Поднялась и упала... О ты, задрожавший в руках,
Уходящий сентябрь, принимаю твой дар и твой вызов!
Покачнулся фонарь, оживляя скупой силуэт.
Три бесстрашные тени скользят в обрамлении труб и карнизов.
Ослепительно-ясен, открыт обозренью ответ.
к о н е ц с б о р н и к а