Представьте, что будет, если все наши пользователи начнут постить семейные фото и стихи своих детей. Сайт сразу перестанет быть тем, чем должен быть.
(от Р.М, администратора одного сайта)
Здравствуйте.
Спасибо за ответ. Отдельное спасибо за эти две строчки. Вы знаете, они переубедили моё самолюбивое упрямство (мои друзья называют это во мне - целеустремленность, но я-то знаю, когда это так, а когда нет, когда, как сейчас, совсем не годится это определение).
Прочтя эти две строки, я задумался. Я последовал Вашему совету и представил, что же действительно может быть. И, рассмотрев эту картинку сквозь призму моего восприятия, моей позиции, моих целей и текущих задач, я увидел совсем не радостную перспективу. И для меня - в том числе; а, может быть, даже как раз для меня - в первую очередь.
Я - молодой, начинающий, незрелый поэт. Поэзия мне ближе и роднее, нежели проза, хотя я пишу (раньше писал) и прозу. Даже есть в моем столе завершенный в рукописи роман, который я написал за год. Писал, буквально, на одном дыхании: в августе 2001-го начал, и осенью 2003-го поставил точку. После начинал и бросал толи повести, толи романы. Стал писать параллельно "два безусловных шедевра", как я их называл. Повесть (?) - роман (?) "Посёстры" и определенную повесть "Билось сердце ангела". Видимо, то обстоятельство, что писались сразу две вещи (они в равной мере меня захватили), и подпилило подо мной сук. Я выдохся, руки опустились, и вот уже три года - не подымаются на прозу вообще.
Возвращаясь к поэзии, а через нее и к Вашему ответу, хочу выразить и, по возможности, объяснить своё ощущение поэзии. Мне близка безжалостная (к автору) и даже жестокая (к нему же) поэзия. Я приверженец Цветаевского и Филатовского отношения к процессу стихотворчества, чем к пиитскому, а ныне «стихирскому» процессу «Ах, как хорошо звучит! (А к этому "стихирскому" моменту я еще вернусь, есть, что сказать; но позже, в отдельном письме или комментарии) Запишем…». Мои внутренности отторгают такую гнилую, будто забытую в поле, промороженную картошку, которую мой отец называл «тошнотиками». Там нет стихов, и тем более, нет поэзии. И когда в одном человеке, пишущем стихи, встречаются два закадычных оболтуса – банальная лень и болезненное тщеславие, - пиши - пропало, - появился во всей своей красе очередной Пясатиль или Пиит, от которых можно ждать что угодно, только не того, что хотелось бы и чего ждут от него читатели.
Безусловно, поэт – это даже не звание, а титул. Но… Быть поэтом – это большая честь и тяжелейшая ноша для самого поэта. И тот, кто от чести ждет почесть, а ношу считает обузой, – тот поэтом сроду не был и никогда не будет. Эти вряд ли будут жить стихами, как жила Марина Цветаева, выедая от корки до корки словари, учебники, книги, когда мозги вскипали и уже третья ночь без сна. А всё – ради одного коротенького стихотворения. И даже не ради него, а ради одного единственного слова, которое, на настырный взгляд поэтессы, было не тем словом и требовало замены. «Ах, как хорошо звучит!» - это уж точно не подход Цветаевой. В ее внутренней шкале оценок совсем не было таких дифференциалов, как «удовлетворительно» и «хорошо». Она не жалела себя, мучила свои стихи. И этот ее труд на износ, это ее упорство, почти граничащее с одержимостью, всегда давало ей самый высокий балл. «Отлично!» - восторгаются критики. «Блестяще!» - восклицают преподаватели. «Необыкновенно!» - мысленно произносят читатели, закрывая томик стихов Марины Цветаевой… Закрывая на время, чтобы осмыслить, чтобы беззвучно проговорить губами эту строчку, как бы пробуя ее на вкус, чтобы впитать… Чтобы вновь на закладке открыть это стихотворение и прочитать его ещё раз.
«Бесподобно!» - всегда говорю я, читая Маринины стихи. И обращаясь к ней, на небо, повторяю: «Бесподобные стихи, Марина! Спасибо тебе за них!»
С уважением,
Василий Репин.