Они мне приносят рукописи - не меньше метра в рулоне. Устало смотрят и гордо - гляди, мол, нам удалось. Они приносят героев - портреты и в фас, и в профиль, истории, биографии и "вижу-их-всех-насквозь".
Читаю, привычно морщась - какие они картонные, какие они бумажные, и выдуманные все. Пролистанные рулончики бросаю на подоконнике (за окнами вид на небо и замызганное шоссе). Беру стодцатую рукопись, листаю, почти не вчитываясь, и вдруг, как током по пальцам - текут живые слова. Она, конечно, влюбленная, конечно, где-то училась, но в общем, какая разница - она, черт возьми, жива. И больно, когда ей плачется, и страшно, когда ей холодно... а впрочем, и это мелочи, на это можно забить. У ней небо в дыме прячется, и стекла дрожат оконные, она, черт возьми, настоящая - охота орать "живи!"
А там у нее - по графику, и время стоит военное. И если бы это я её - придумал и написал, то я бы, конечно, вытащил, и было бы все отменно, и, конечно, любовь сложилась бы, и прочие чудеса. И я бы, конечно, вычеркнул из жизни аврал и ахтунг, и мир наизнанку вывернул, чтоб ей там не помирать.
Но я здесь - не бог, не матушка, и, черт побери, не автор. Могу только строчки править, и ляпсусы убирать.
Черкаю - почти компьютерно, рефлексами и привычками. О господи боже праведный, за что это мне, за что? Ее ведь, конечно, не было, ее ведь писатель-выдумщик придумал - и парой росчерков, и в общем, сюжет готов.
И что же теперь поделаешь, раз я обделен всевластием - хотя бы его писательской иллюзией, черт возьми?
За окнами небо белое - как будто протерли ластиком. Наверно, не слишком вежливо - по делу, да после восьми?
Звоню. Вот тому вихрастому, который все это вычеркал, звоню и тихонько думаю - о чем говорить и как? Так, чтобы не слишком глупо и при этом не слишком вычурно, так, чтобы меня он понял, и чтобы позволил выжить ей, и чтоб не сказал насмешливо, какой я смешной чудак.
Гудки в телефоне. Лампочка в торшере почти не светит. Стою - почти что в отчаяньи. Почти что лишившись сил.
Стою и молюсь об авторе - чтоб он услыхал и ответил, и эту в своем романе - помиловал и сохранил.