1
Забытые Богом и чёртом
в заброшенном зековском лагере
под белою ночью карельской
мы жгли костерок свой бродяжницкий.
В телеге у кромки Бык-озера
храпел на мешках с аммонитом
наш бухало Быков Павлуша,
и пятились рыбы и раки
от пьяной фугаски его.
Далёк был тот берег. В сполохах
порхающих прожекторов,
вибрируя, гул доносился,
как зуд оскорблённого гнуса.
Там нашего лага потомок
воспитывал, не уменьшая,
количество тех, кто с законом
знакомился накоротке.
И были свои там почины
по планам блатных перековок
и накипи той диссидентской,
что гражданам всем непорочным
всю жизнь извратить норовят.
Поэтому многие зеки
от лагерных пайк-разносолов
на вольных природных хлебах
паслись с уставленья начальства,
о драпе не слишком заботясь:
под сотню ведь вёрст до селений,
и надо быть птицей иль зверем,
чтоб вымучить хляби карельские.
По хлябям тем раз в две недели -
музейный вполне экспонат -
полуторка - эх, фронтовая! -
возила нам харч и взрывчатку.
Но что-то сейчас припозднилась...
Последнюю горькую влагу
допил тёзка нашего озера
с условием чисто джентльменским:
на большее - не разевать!
А большее - жалкий стриптиз:
искрящийся танец последний
в огромнейшей сковороде -
и было то пять шкурок шкварки
на лабухов трёх забубённых.
А запах - роз слаще ливанских -
терзал наши ноздри, пока
компьютеры наши дымились
от неразрешимой задачи:
как пять разделить на троих.
Уже мы впадали в унынье,
когда ощутили, что рядом
стоят молчаливо пять зеков.
И детское что-то светилось
на лицах ночных мужиков.
Не ждали они приглашенья
к последней и нищенской снеди,
как должное воспринимая
угрюмую в нас нелюбезность.
Так запах роскошный будил
в одних запах дома и воли,
в других заглушал прописные
абстракции о милосердии.
И так, молчаливо прессуясь,
стена отчужденья людского
вплыла в полосатый туман,
в котором они растворились;
а друг мой, зло
буркнув о свинстве,
курил у огромного озера,
от пайки своей отказавшись.
Назавтра под вечер мошкА
подохла от хриплого мата,
которым шофёр-доходяга
покрыл все дороги заморских
и всё загнивающих штатов
да наших родных дуроломов
гранитных идей и свершений,
которыми если б мостить
рассейские наши голгофы,
то вряд ли сыскались хайвеи
надёжней, чем в этой земле.
2
Познаются кубы
через пот и мозоли.
Пни - не девки. Грубы
мы в карельском осмоле.
Хлеба кус да чаёк -
и медведь нам не брат!
Ты ж не мамкин сынок!
Ах, работушка - ад...
Мошка зла, ты же - злей:
мяса нет - мошку жрёшь...
Эй, артист-соловей,
что ты горло дерёшь?
Аль махра так вкусна,
иль господь наказал?
Зад не спрятал - хана,
но азарт, бля, азарт...
Шут с тобой! Пой, скрипун,
продувай потроха.
Взрыв - божественный пук,
всё иное - труха!
Всё иное - не в счёт
за мгновенье до "бах!"
(здесь наш фронт: день - за год
засчитает нам Бах).
Солнца пышный пирог
смолит леший хмельной.
Чу!.. Ух!.. В радужный рог
затрубил обложной.
Зеленеют, поют,
растекаются краски...
Пе-ре-шлё-пы-ва-ют
наши модные краги.
Мы устало бредём
в приозёрный наш быт,
где старательский дом
добродушно кряхтит.
Настегав окуней,
хлещем чай лист-малин...
Кони, словно с камней,
лижут соль наших спин.
------
ОСМОЛ - здесь: выкорчёвывание взрывом сосновых пней