Софье Губайдуллиной*
Я полон странных впечатлений:
Спокойный творческий настрой,
Маэстро, ноты на коленях
И концертмейстер на ступенях,
А из окошка свет без тени,
И говорят наперебой…
О партитуре, о вступленье
То скрипки, то виолончели,
О диссонансах, точных трелях,
О том, как мудрый контрабас,
Слегка ворча, услышит Вас
И отзовётся в цифре третьей
То ли в вопросе, то ль в привете
И, сидючи на табурете,
Забудет мглу житейских сплетен,
Забудет муть житейских дрязг.
Гобой, как правило, хрустально
Раскроет тему досконально,
Умолкнет тихо и печально,
И неожиданно для Вас.
Колокола, валторнам вторя,
Припомнят тысячу историй
О том, как некто в нотном строе
Судьбу исследовал анфас.
Мне показалось, что вначале
Ударные не умещались
В контексте грусти и печали,
И барабаны заворчали
К двадцатой цифре в первый раз.
Ремарки к точности звучанья
Небрежность сразу исключали,
И укрепляли неслучайно
Предел взаимопониманья
При обсужденье трудных тем.
И тут же проводилась правка
Неясных мест, и между тем
Маэстро значимо и кратко
Всё исправляла по порядку,
И сок мелодии негладкой
Струился к небу между стен.
Ей объявили расторопно:
— Лимит исчерпан, время — плотно!” —
И музыканты все вольготно,
Взяв инструменты, встали с мест,
Покинув быстро и покорно
И даже через чур проворно
Свой репетиционный крест.
Она ж, казалось, не устала
От музыки — ей было мало
Ударных, струнных и вокала,
И, если выгнали из зала,
То подоконник величаво
Сам перевоплотился в “яму”,
Где б разместился весь оркестр.
И видимый поток сознанья
С бекаром в знаках препинанья
Воспринимал чужую тайну
Под лёгким шелестом тоски.
А напряженье нарастало
От нарушения устава,
И все нюансы и штрихи
Вмещали взмах одной руки.
Казалось, свыше сдан внаём
Ей кем-то лестничный проём,
Где Губайдуллина вдвоём
С таким же музыкантом знатным
На языке лишь им понятном
Вещала бережно и внятно,
О чём в той партитуре пятна,
Неясные тем майским днём…
А взгляд маэстро шел направо,
Беря ступени под арест,
На стены находя управу,
И ум мечтал воскликнуть здраво
То ли классическое “Bravo!”,
То ли английское “The best!”…
По лестнице сновали дети —
Им выпал выигрышный билет,
О чём докладывал кларнет,
То спотыкаясь в междометьях,
То замирая на рассвете,
А композитор на подклети
Всё правил ноты… Про обед
Давно забыто: царство звуков,
Не совместимое со скукой,
Рождалось в тех кромешных муках,
В которых брезжит райский свет.
05.02.09 — 17.08.10
В 1994 году (могу немного ошибаться в точности датировки) меня, как родителя, попросили помочь при подготовке отчётного концерта Детской Музыкальной школы им. Мясковского, в которой обучались мои дети, проводившегося в Московской Консерватории. Папаши, вроде меня, должны были установить скамьи для выступления хора. В зале я стал свидетелем резко и бесцеремонно оборванной репетиции, которую проводила Софья Губайдуллина. Ей, к её величайшему сожалению и даже не без доли растерянности, пришлось подчиниться временному регламенту. Она попрощалась с музыкантами, и оркестр покинул зал. В течение получаса мы справились с поставленной задачей и через кулуарные лестницы храма музыки стали спускаться вниз на улицу. Тут я и оказался свидетелем того, как два великих музыканта, пристроившись на подоконнике и лестничных ступенях, продолжали бурно обсуждать партитуру нового произведения.
Я очень благодарен судьбе за то, что она позволила мне увидеть творческий процесс воочию…
А.Т.