Так и попал я в среду людей, горделиво бредящих,
слишком преданных плоти и болтливых.
«Исповедь». Аврелий Августин
Гомер, поведав о войне троянской,
смутил меня: разволновался я.
Когда случилась эта нервов встряска,
какой-то луч во мраке просиял
и, что-то высветив в сознании, мгновенно
погас: всё это – необыкновенно!
Так боком золотым в воде карась
сверкнёт – и нет уже его! уж в мутный ил он
ушёл!..
Улисс на «шутки» был горазд:*
конь в городе! но Троя не погибла
ещё, хотя уже горит огнём!
Троянец, грек – ещё разят мечом
друг друга…
И уснул бы, да не спится!..
Скрипит матрас; а в трубах – тихий плеск
воды…
Передо мною – Ахиллес!
Он – убивает Гектора!.. И мнится,
что Илион – не город, а граница
меж варварством, что в первобытный лес
уходит, и античностью (с Гомером,
с Эсхилом, Гесиодом!), что идёт
к средневековью и к его химерам,
где Папами в Христа ковалась вера
(ох! чувствую себя как идиот!);
идёт – через эпоху Возрожденья
(с «Давидом» Микеланджело, с «Рожденьем
Венеры» Боттичелли) – прямо к нам!..
А что у нас?.. Не знаю!.. Шум и гам:
кривляются – и в гриме и без грима! –
на сцене сонмы кукол!.. Что они,
их Кукловоды?.. Им до Аонид
нет никакого дела!.. Что ж от Рима
античного толпою этих злых,
нахальных, алчных, похотливых тварей взято?..
Я огорчён! берёт меня досада:
хохочут, скачут куклы как козлы!..
И кукловоды вскачь хотели было
пуститься, да опомнились: «Пусть быдло, –
подумали они, – танцует! Мы –
их руки, ноги; а хозяева – умы!»
Но почему я их нигде не вижу?!
Где прячутся хозяева их всех?..
И не найдёшь, хоть загляни козе
под хвост, коль не противно; хоть на крышу
взберись! (На купол храма я залез
по ржавым скобам как-то; видел лес
и степь далёкую, но – заработал грыжу!)
Незримые, они из-за кулис,
глаз в щёлку запустив, глядят на сцену.
Хоть всяк из них хитёр, как тот Улисс;
хоть все от них ждут выводов, оценок,
короче, – веских слов, они молчат;
и их самих почти никто не видел!
(Шёл слух про одного, что он-де идол,
что сделан он из чугуна, а не зачат
родителями; впрочем, языкам-то
трепаться веселей, чем слушать Канта –
ушам или глазам – его читать!)
Молчат хозяева, но их словам – звучать!..
Гляжу в окно: снег выпал… – и растаял;
растаяли следы гуляк ночных.
Хотя едва ль они огорчены
пропажею следов, но я, представив,
что опечаленный пропажей этой есть
средь них, заплакал!.. Я больной!.. Моя болезнь
нелепа, ибо, нервы поражая,
мой мозг трудиться заставляет…
Продолжаю
воображать: все – пляшут! дикий крик
уже становится членораздельной речью;
вообразить наряды, грим, парик
и мне и Вам, читатель, будет легче…
От Вас нет у меня секретов: ври
хоть целый день я, вряд ли кто поверит
словам моим!..
На сцену вышли звери,
что за хозяев говорят!.. один… два… три… –
со счёту сбился (лучше не смотри
на них читатель, а иначе рвоты
не миновать! а мне такие морды
встречались: имя им – секретари!..
Они с презрением относятся и к куклам
и к кукловодам; всяк из них гугнив
и зол, а для хозяев есть у них
в кармане кукиш!.. Их хозяева акулам
подобны: та плывёт, как будто лень
ей даже плыть, но, повернувшись резко,
хвостом махнёт… – и в пасть уже тюлень
попал, разрезан, как буханка – хлеборезкой,
зубами острыми её напополам;
зато секретари, как некий Кламм*,
спесивцы, лицемеры, бюрократы;
и всякий убеждён, что вышел в гранды;
что он имеет право поучать
других и много денег получать;
и все уверены, что, став секретарями,
вдруг поумнели, несмотря на то что в сраме
зачаты были, как и прочие…
Помост
уже трещит: идут – за монстром монстр! –
по лестнице, становятся рядами;
и всюду яркий свет от фонарей,
прожекторов, рекламы; всюду блики,
и тени бегают… Все – смотрят на зверей!
Всё – замерло (лишь кукловоды нитки
перебирают): от секретарей –
все с нетерпением ждут мудрых слов!.. Те – разом,
губами шлёпая, заговорили: тот
заговорил фальцетом, этот – басом,
а этот – замяукал, будто кот,
глаза зажмурив…
Хоть с певцами не знаком я,
но знаю одного истопника,
который любит песни петь (никак
не вспомню имени!). Бросая в топку комья
тяжёлого, сырого угля, он
уже готовится и горло прочищает,
покашливая, т. е. обещает
спеть песню про любовь, про синий лён
и про судьбу-злодейку!.. Перед тем как
запеть, он голос (голос – инструмент!)
«настраивает» кое-как (в оттенках
он не копается!): то он рычит, как мент,
бомжа поймавший; то визжит, как боров,
которого зарезать собрались;
то, голову задрав, шипит, как кобра;
то, как какой-нибудь начётчик-моралист,
заводит нечто гнусное гнусливым,
противным голосом и нос (подобье сливы)
трёт пальцами; то – поднимает вой;
то – издаёт звук странный… горловой;
то – шелестящий звук, отрывистый и… влажный,
как будто кто с верёвки бельевой,
снимая нечто непросохшее (не важно,
что именно) двумя руками вдоль
верёвки тащит это «нечто» и, рывками
пытаясь…
Вы подумали: «Доколь
он будет врать?! Иль нас считает дураками?
От болтовни его пустой нас клонит в сон!»
Я Вас обрадую, читатель!..
В унисон
или, вернее, хором закричали
секретари: «Мы никогда не огорчали
вас!.. Вы согласны с этим, господа?»
Толпа в ответ кричит им хором, дружно:
«Что за вопрос: ”согласны ль вы?”. О да!
Вы нас не огорчали никогда!»
А те: «Чего вам не хватает? что вам нужно
для счастья полного?!.. Иль вы уже сполна
довольны всем?.. Мы знаем, что полна
коробочка: в ней – окорок и шпроты,
и водка, доводящая до рвоты;
немало рыбы, сыра и колбас…
А секса… и без нас полно у вас!..
Да! мы даём вам много хлеба, зрелищ!..
Умеете ли метко вы стрелять
из АКМ?» – «Не-е-ет!» – «Значит, и от стрельбищ
вам будет польза!.. Любите гулять? –
пожалуйста: вот – роща! и прогулка
полезна для здоровья; и во ржи
лежать неплохо летом!..» – «Хороши
и рощица, и рожь, и хлеб и булка,
но нам, быть может, нехорошим внукам
и внучкам Марса и Венеры, ничего
не нужно, кроме денег, секса, виллы
на взморье: нужен праздник нам!» – «Ого!
и это – ”ничего”?!.. Иль гнёзда свили
пороки мерзкие уже у вас в мозгах?!»
«Нет-нет!» – «Да! свили гнёзда – меж извилин!»
«Да не оставите же нас Вы без куска!»
«Гм!.. Слава тоже вам нужна?» – «Мы не Сивиллы
и не пророки: скучно нам плутать
в догадках было б: не умеем мы гадать
о том, что ждёт нас впереди, ни по полёту
птиц в небе, ни по бычьим потрохам!..
Гадать пристало бы, скорее, виршеплёту!»
Секретари, смеясь: «А в божий храм
вы ходите? Не нужен ли вам пастырь?»
Толпа, смеясь: «Нам после драки пластырь
бывает часто нужен!.. да и йод.
Йод, ранку прижигая, не даёт
ей загноиться». – «Д-а-а! для вас храм божий –
ничто!.. На богомольцев вы похожи,
как мы – на ангелов!» – «Мы молимся богам
иным!.. Молиться можно… сапогам,
на диво стачанным, таким…» – «…каким?» – «… какие
всю ночь поручик из Рязани* примерял;
а виршеплёт на стих, что намарал,
молиться будет; а иной поедет в Киев –
молиться ведьмам!.. Любим игры мы! а секс –
и дома, и на сцене, и… в тойоте!..
Нас возбуждая, Вы смотреть даёте
нам SEKSTV!.. А жажда секса – не рефлекс
условный, а позыв врождённый: этим
всё сказано! Добавить можем мы:
хоть наши деды кушали и жмых,
и отруби, мужчина на диете
сидеть не должен!» – «Не дадим! отчизне дети
нужны для мирной жизни и… для войн,
а мальчуган – не кто другой, как воин
потенциальный!.. Можете влюбляться,
любить друг друга, день и ночь совокупляться!
Стрелять научим вас!.. Вы молодцы!
не то, что ваши деды, раз отцы
и ваши матери так робки, так стыдливы,
что ходят, опустив глаза, вдоль стен;
всегда стоят за чем-нибудь – в хвосте.
А вы… народ уже вы не сопливый!
Совокупляйтесь, но, валяя дурака,
не забывайте: и широкая река,
и многоводная, случается, мелеет!
Живые люди и самой Земле милее,
чем мёртвые; не лучше ль пёс живой,
что кость грызёт и поднимает вой,
льва мёртвого?.. Плодитесь, размножайтесь!*
не то останется планета без людей:
над теми, кто явиться должен, сжальтесь,
и пусть вас искушает бес-злодей
почаще!.. Люди всякие нужны нам:
и патриот, и пьяница, что к винам
неравнодушен!» – Им толпа в ответ: «Раз брат
грызётся с братом; раз войною оба
пойти готовы друг на друга, то разврат –
такая мелочь!.. Юноша не робок!
да и девица нынче не робка:
совокупляясь, не валяем дурака,
а размножаемся. Любители подливок,
мясных бульонов, жирных и густых,
покакать можем забежать мы за кусты,
но струсить – никогда!» – «Не из пугливых
и мы!.. Случись война, в стальной доспех,
в какие-нибудь эдакие латы,
хоть многие из нас и киловаты,
мы облачимся! станем бравые солдаты!
И на войне важней всего – успех!..
Любя, работая, воюя или дачу
приобретая, – всякий на удачу
рассчитывает: иначе и быть
не может!.. Воевать, как и любить,
необходимо и уметь ещё; стесняться
и некого и нечего бойцу!
Он храбро и умело должен драться!
Ему врага бояться – не к лицу!..
Да будь вы хоть блудницы Оголивы*
распущенней, развратней; оголи вы
хоть половые органы свои
вот здесь, сейчас, мы скажем всем: ”Свои
ребята!”… Мы и сами в виде голом,
хотя не так бесстыжи, как Огола,
предстать способны перед вами, да ещё
и станцевать – до посиненья щёк!..»
Но тут раздался голос одинокий:
«Вы каждый день нас кормите дерьмом!
Мозг дрянью пичкаете вы хитро! с умом!..»
Секретари кричат: «Чей это голос звонкий?!
Кто он таков?! Подать его сюда!
Мы будем есть его! Съедим, как не съедал
Сатурн детей своих!..» Все стали озираться;
глядеть с испугом друг на друга…
Станут драться,
чёрт побери!.. Вот и вообрази!..
Не удивлюсь я, если в образин,
в уродцев все они внезапно превратятся
таких, что, увидав их, испугаться
и Брейгель мог бы запросто; а Босх
сказал бы, поглядев на них: «Небось,
кусаются!..» Сам чёрт меня огулом
назвать их куклами, наверно, подтолкнул!..
Вон!.. корчит рожицы, прижав мурло к окну!..
Едва ль слова такие скажет кукла!..
Ну ладно! что написано пером,
того…
«Куда вы?!.. Сцена – не перррон!
а вы – не пассажиры! Вам на поезд
спешить не нужно! поимейте совесть! –
взревел, как буйвол, с пеною у рта,
большой и самый толстый секретарь. –
Остановитесь! а не то и нам придётся
непослушанье ваше вам вменить
в вину – и к вам же! – меры применить
суровые!..»
Но молча раздаётся
толпа в две стороны… На сцене остаётся
один… – где лупа?.. дай-ка гляну!.. – человек?..
И снова звонкий голос раздаётся:
«Вы кормите людей из века в век
дерьмом!.. Играть на низменных инстинктах;
пороки с детства людям прививать
и постепенно человека отучать
быть человеком – вам не привыкать!..
Одно и то же вы поёте, как пластинка
заезженная!.. Да и что с вас взять!..
Вам это очень выгодно; а вашим
хозяевам – тем более: они
и стариками могут быть уже… и даже
людьми, посеявшими ум, но о пропаже
не ведающими; и вы – за них! –
нам «кашу» варите… А вас от вашей каши
или, верней, от запаха понос
не пробирал?!..
(Глаза таращат, обормоты!
молчат!.. Ой! доведёт он их до рвоты:
он им дерьмо суёт под самый нос!)
… Я вас не слышу!.. Что же вы молчите?
Побагровели!.. Или нечего сказать?
Давайте! продолжайте! жить учите!..
Иль собираетесь, и впрямь, меня сожрать?!..
Каких уродов страшных время лепит!..
Глядит ребёнок удивлённо; детский лепет
с улыбкою слушает, обняв ребёнка, мать…
Прошли года: уже он кроет матом!
соседу угрожает автоматом!..
Он не желает ничего ни понимать,
ни чувствовать: под чью-то дудку пляшет,
кричит, хохочет и руками машет!..
(И сам я глуп: пуст череп – в нём простор
для хлама, что годами там пылится;
всё это: басни, были, небылицы
и сказки бабушкины, т. е. всякий вздор.)
… Дела людей – и дивные картины,
и статуи, и храмы, и дворцы!..
Но разве идиоты и кретины
всей этой стали, что грозит убить, – творцы?!
Всех этих бомбовозов, пушек, танков?!
С какою целью и зачем идёт в атаку
на человека человек?.. Да есть ли враг?!
Не слесарь ли идёт на столяра?!..»
Хотя ни женщина, ни девушка не виснет
на мне, но я не женоненавистник,
не моралист, не лицемер и не ханжа!
Я это говорю Вам, положа
на сердце руку… Как-то некий мальчик
воскликнул: «Люди! а король-то гол!»
И с этим согласились и монгол,
и негр, и русский, а возможно, – и команчи,
которых я не видел никогда;
и всё же я даю вам не кота
в мешке!.. Как будто свежий ветер – тучи,
воображенье гонит мысли; хоть замучен
им, продолжаю думать, представлять…
Ночь на исходе; скоро выйду погулять.
Бродя лугами изумрудными, встречаю
Зарю!.. А осенью Она так хороша,
что нету слов – лишь головой качаю,
прядь жидкую мизинцем вороша…
Везде и всюду кто-то уличает
кого-то в чём-то…
«Тот, кто облегчает
желудок, пукает! – говаривал Рабле. –
А тот, кто пукнет, находясь на корабле,
того не слышно, ибо ветер выручает
его»…
Где зеркало?.. Вот блик в глазу… блик чает
стать звёздочкой… зеваю… клонит в сон.
Хоть не сдаётся крепость духа; гарнизон –
в растерянности… В скорлупе яичной
совокупляются две мухи: значит, быть
и третьей…
Рим я с детства стал любить!..
«Всем миром правил, – говорил я, – Рим античный,
Рим императорский!.. Но почему же Рим…
(где даже раб, к примеру, у колонны
стоящий, мог приятелю-колону
сказать: ”Живём! всего навалом: пей да жри!..
Сегодня ретиарий с мармиллоном*
дерутся! Coliseum будет полон;
там будет, говорят, и цезарь сам!
и люди станут по его глазам
гадать: быть гладиатору убитым
иль нет?”)… с таким ужасным треском пал?!
Что за противник стены Рима подкопал?!..
Или гнильём он был уже пропитан
давно к тому мгновенью, как в него
(не важно, кто был главный коновод!*)
внезапно, с криком, конница вломилась,
всё сокрушая на своём пути
(не важно, кто внушил им: напади!);
и эхо гулким стоном прокатилось
вокруг амфитеатров?!..»
Я искал
ответа; я с утра бродил вдоль скал,
полями, чащею лесной; искал ответа
в журчании ручья, в порывах ветра;
я спрашивал таких же простаков,
как сам я; слушал умных, рот разинув,
но все тянули медленно резину…
На днях себя спросил: «Вопрос таков:
где римские орлы* в то время были,
когда на Рим шла варваров орда?»
Хотелось брякнуть: «Были да и сплыли!»;
не брякнул! не успел открыть и рта,
как мысль пришла на ум: «Все – обленились:
погрязнув в праздности, разврате, распустились
вконец! Всё делали за них рабы; на Тибр
поглядывая, шёл солдат в трактир.
Уж нехотя и пили все и ели;
и нежились в постели; растолстев,
как свиньи, на матрон и юных дев
глазами равнодушными смотрели…
Свободу отстоять они б хотели, –
не знали только, как им отстоять
её, раз драться не могли и не умели…
..................................
Стою?!.. Да долго ль буду я стоять
с пером в руке?.. Нет, так нельзя закончить!
Где чёрт?.. Он больше рожицы не корчит?
Уже пропал?.. А корчил, гад, мурлом
к стеклу прижавшись… Я и сам глядел орлом
вчера (тут продуктовый рай!): давали
продукты (повезло и мне, ослу!
хоть никаких и не имею я заслуг
перед страной); бычкам – чтоб не бодали
хозяев; кошкам и собакам – чтоб они
по пустякам не затевали драки:
не грызлись бы как кошки и собаки,
а проводили скоротечной жизни дни
в согласии…
Собака где-то лает!
Наш двор – колодец: эхо гулкое летит
вокруг кирпичных стен, а не петляет,
как заяц… Что за чудо?!.. Витражи
в окне?.. А-а-а! жёлтый клён стоит дрожит
на холоде; фонарь на клён кидает
лучи и головой ему кивает…
Блик прыгнул на дверную ручку! Блик,
скользя по ней, сверкает и мигает:
«болотом» хвалится своим, как тот кулик.
За мною вечно кто-то наблюдает!..
Жизнь с каждою минутой убывает;
земля поглотит всех, а время – всё
сотрёт, разрушит, но… реветь осёл
не перестанет, лев – рычать, а овцы – блеять…
Не перестанет и поэт мечты лелеять,
глядеть на звёзды, алую зарю
встречать, писать стихи, бродить по скалам,
мять мох…
В окошко дай-ка посмотрю!
(Душа моя всегда чудес искала!)
Над горизонтом… не рои ли жёлтых ос
там кружатся?.. Нет! это – золотая
пыль в воздухе уже висит: светает!
и скоро явится Бог, Солнце-Гелиос!..
Закончил 29 октября 2008
Примечания к стиху:
*Улисс (Одиссей) предложил грекам соорудить
огромного деревянного коня, в котором могли бы
спрятаться самые могучие герои греков.
*Кламм - один из персонажей романа Франца Кафки
"Замок", бюрократ-чиновник, лицо чуть ли не
фантастическое, упоминаемое чуть ли не на каждой
странице романа, но к которому практически попасть
на приём невозможно.
*... поручик из рязани... - см. Н. В. Гоголь.
"Мёртвые души".
*Плодитесь, размножайтесь! - И благословил их Бог,
и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и
наполняйте землю. - Первая книга Моисея. Бытие,
гл. 1, ст. 28.
*Ретиарий и мармиллон - гладиаторы, у которых было
различное вооружение: у мармиллона были щит и шлем
с изображением рыбы, у ретиария - сеть и трезубец.
*Огола и Оголива - ветхозаветные блудницы.
*Главными "коноводами" были вожди варваров: Аларих,
Теодорих, Гензерих, Аттила. Римляне всех считали
варварами, кроме греков и египтян, у которых они
учились.
*Военным значком римского легиона был орёл, обычно
серебряный, прикреплённый к древку.