он притворялся, что ему нет дела
до хмурой и дождливой непогоды,
порывов ветра /черепица крыши
запела джаз, как Элла Фицджеральд/,
он в рот отправил шарик рафаэлло,
закрыл глаза, и длинные ресницы,
натянутые словно струны /альт/,
чуть вздрогнули…
никто и не заметил,
его исчезновения из тела:
он внешне оставался невредимым,
душа бродила где-то в полутьме
разрушенной и мертвой Хиросимы,
бульварам, Капитолию, борделям…
то юноша, то старец, то бармен,
а иногда и немощным калекой
он становился…, возвращаясь снова
в гостиную с большой хрустальной люстрой,
в скучающее общество господ,
чтоб подкрепиться кроликом и стейком,
и поддержать беседу об искусстве,
сказав свое незначащее слово,
которое никто не разберет….