Желал бы знать: зачем живу, раз я
живу!.. Быть может, врач, сам мозг разъяв
на части, эту тайну разгадает
когда-нибудь и скажет, что толкает
мысль, чувства…
Эх, послать бы в мир иной
бумагу с просьбой: дескать, знать хочу я,
что видят души, по небу кочуя,
да дует в зад: я – без порток (стальной
«сундук» рычит, он возится с портами:
грязны). Иной чиновник (а они
средь вороха бумаг проводят дни;
в бумагах роются и говорят не ртами
с людьми, а справок грудой), не моргнув
и глазом, бросил бы: «Мне наплевать, где дух
живёт, к тому же свет тот – департамент
не наш!»
Пока сижу я без порток,
ещё есть время рассказать про то,
что мучает меня (про что Акакий
Акакьевич* не смог сказать, сказал
сам Гоголь; вероятно, Гоголь, как и
гонитель христиан, свирепый Савл,
увидел в небе луч).
Нет, заявлений,
просьб, справок, отношений никуда
и никому писать не стану никогда.
Я не хочу! и вовсе не из лени:
я с юных лет со страхом отношусь
к таким бумагам: им не верю. Коридором,
бывало, бегаю со справкой, с ней ношусь
как курица с яйцом, – чиновник вздором
каким-то потчует…
А я и сам служу
уже давно по ведомству другому;
и небо, как ослу хозяин, корму
мне задаёт с утра: ещё лежу
на топчане, ещё и сон мне снится,
а веко дрогнуло… дрожит… уже ресницы
мнут сноп лучей, и я уже дышу
всей грудью; а глаза, плывя по сини,
синь неба черпают. Не в тягость мне посильный
мой труд…
Когда же я стихи пишу,
отбрасываю прочь свои болячки,
тревоги, страх; с любовью, как Башмачкин,
пишу: вожу по нёбу языком,
нос морщу, улыбаюсь, рожи корча;
а буквы, семеня, идут шажком,
и буква букву лапкою щекочет…
Не жду ответа я ни от кого
и ниоткуда… водку пью!.. А водка… – о!
прекрасна: мысли лишние стирает,
как рисовальщик неудачные штрихи;
осаживает совесть, за грехи
терзающую душу…
Отстирает
портки машина – натяну: нельзя мне ждать.
На заднице они быстрей подсохнут:
зад влагу, как тепло лучей подсолнух,
в себя вберёт…
Сегодня могут дать
и пирожок и булку… за спасибо.
Как ветер – тучи, образы пас (ибо
таков удел мой) на неделе той –
и булку прозевал. Хотел пальто
продать – не продал!..
«Тут тебе не Питер! –
финн сразу осадил. – Там тряпка в ход
идёт, которой кто-то жопу вытер;
там патриот готовится в поход!
Там – ryssi!»
Я смекнул, что этот малый
знаком с Россией, что бывал не раз
у нас он в Петербурге, что немало
(для финна, разумеется) о нас
он знает, и сказал: «Рай продуктовый
построен вами; вы в церквях псалмы
поёте хором, мы гадаем: кто же – мы!»
«Ингерманландцы, – усмехнулся он, – вот кто вы!»
«А вы, – промолвил я, – построив рай,
не прогадали ли?.. Я не категоричен,
хоть в детстве – был: однажды за сарай
мы шли играть, и я твердил: ”Гаррринча
сильней Пеле, хотя он и хромой!..”
Весь в ссадинах и злой, придя домой,
раскрыл альбом; разглядывая снимки,
шептал: ”Вот богатырь Иван Заикин!
А вот Поддубный! Силачи!..” В кого, во что
я верил?!..
Да! не кажется ль вам, что,
рай этот сотворив, вы потеряли
гораздо больше, чем приобрели?..
И что такое – он?!.. не чёрная дыра ли,
куда втянуло плоть и где реликт –
сама душа?.. Покой, уют и сытость
наводят на душу оцепененье, сон;
болезни ожирения, как свита,
за плотью тянутся; все разом – в унисон! –
ей докучают, навредить стараясь. Это
относится, конечно, и ко мне…
Брожу по скалам, говоря: ”А ты не сетуй
на то, что толст и что живёшь в говне,
и что – свинья свиньёю! – у корыта
чужого топчешься, где вся земля изрыта
копытами таких, как ты, свиней!..
Ты был мальчишкой тощим, а не жирным.
Став пионером, во втором звене
ты членом пионерской стал дружины.
В те дни ты восклицал: всегда готов!..
Теперь: ты голоден – хоть пшёнку приготовь!”».
Финн, плюнувши, воскликнул: «Mene vittu!**» –
и, растворясь в толпе, пропал из вида;
а я подумал: «Хоть живу в раю,
да на чужбине – не в родном краю!..
А ты, абориген, как ни молись ты,
как ни усердствуй – промелькнёт в глазах и фальшь,
и лицемерие. И поп и pappi ваш –
чиновники; а все вы – формалисты…
Да, хоть поёте вы псалмы, что вам Христос,
что вы Ему с гнусавым пеньем вашим?!..
Не смог к начальнику попасть я: очень важен,
хоть мелковат. Он, очевидно, в кресло врос».
Ни цента нет!.. Как тот чиновник мелкий,
я приучаюсь голодать по вечерам***:
последний раз пил чай позавчера.
А нынче – к хлебу, как паломник – к Мекке,
я направляюсь!.. И блины и беляши
давали как-то в Армии Спасенья!
Всё, что дают, без всякого стесненья
беру. Стеснялся раньше, что плешив,
мал ростом; глядя в зеркало, урода
я видел в нём и ныл: «Ну что за морда!
что за фигура! хоть заплачь, хоть запляши!»
Да! выгляжу не очень я солидно
для лет своих; и часто – сам не свой! –
бегу туда, где в полночь сыч с совой
перекликаются; из чащи – на залив…
Дно
вчера рассматривал и, видя на камнях
колеблющихся водорослей листья,
вздыхал: «Когда б дар Божий у меня
был, на холсте Медузу бойкой кистью
я набросал бы прямо с этих вот
камней подводных. А владыку вод…
Нет, Полифем-циклоп мне ближе!.. Написал бы
его с той глыбы, высящейся над
скалой… А вот два камня… будто жабы!
А во-о-он Калигула*, что не успел в сенат
коня ввести и в консульское званье
его же возвести: я говорю
об облаке… А вот и Басаврюк**:
угрюм и страшен!..»
Сидя на диване,
пишу, треплюсь!.. А хлеб-то разберут
чухонцы, русские, цыгане, сомалийцы;
а мне останется лишь Богу помолиться…
Хрен с ним – и с хлебом! не до хлеба!.. раз перу
писать охота, пусть выводит строки.
(Портки отстираны – мотор уже заглох.)
А за окном уже трещат сороки!
Дай погляжу… Ага! бога-а-ат улов.
Есть даже рыба, а не только хлеба корки.
Какой-то добрый человек – без лишних слов –
дал им поесть, пакет оставив на дороге…
Ведь, помнится, сам Папа не был строгим
по отношению к Челлини : заколов
убийцу брата, к Папе Бенвенуто***
явился, к Клименту VII. Тот ему
не пригрозил, не посадил его в тюрьму:
грех отпустил!.. А совесть что?.. Вину-то
отпустит разве?!.. Нет, ни отпустить
вины она не может, ни простить…
Ещё пример: не кто-то и не некто, –
цедя сквозь зубы: «Не возьмёшь, не ври!»,
по наступающим испанцам и ландскнехтам
немецким бил из фальконетов, кулеврин*, –
а тот же Бенвенуто, полукругом
под Ангелом Святым расположив
орудия**. А что же Климент?.. Другом
его назвав и крестным осенив
знамением, дал снова отпущенье
грехов ему и полное прощенье
за все убийства: те, что совершил
и совершит он, находясь на службе церкви
апостольской…***
Я в мае ворошил
гниющий лист и, видя, что и черви
лист ворошат, подумал, что и я –
такой же червь; примерно через двадцать
минут в воде средь тростника стоял
и рыбу удил. «Приплывёт! – смеялся. – Драться
она сейчас из-за червя начнёт!..»
Обрадовавшись, что уже клюёт,
воскликнул: «Хоть и я лишь червь, но глыбой
гранитной выгляжу я по сравненью с рыбой
или с червём, что мною на крючок
насажен. Мне не нужен ни рачок,
ни мелкая уклейка, ни плотичка
(такою дрянью я кота когда-то пичкал).
Мне рыба крупная нужна! Одну из них
– без суеты излишней и возни –
сейчас поймаю (поплавок уже трясётся!),
поддену, подсеку! – едва ль сорвётся
с крючка; будь даже щукой рыба та –
запляшет скоро!.. Раз сковорода
ждёт на плите её, она и впрямь запляшет!..
Уже бурлит вода, и рыба машет
хвостом! Сейчас её я подсеку,
поддену – не пройдёт и трёх секунд!..»
Увы! сорвалась щука с карася, а
карась – с червя, червь соскользнул с крючка;
а я вскричал: «Не зря за дурачка
меня считают все!.. Дуррак! раззява!
И в жизни никогда мне везло!
Как с женщиною встречусь - так немею,
стыжусь себя и на неё взглянуть не смею;
как сяду в лодку - так ломается весло!»
Закончил 5 марта 2007
*Акакий Акакиевич - герой повести Гоголя "Шинель".
**Mene vittu! - самое распространённое ругательство в Финляндии; так
ругаются тут люди: и малыши (чуть ли не грудные младенцы) и седые старцы.
***... даже он совершенно приучился голодать по вечерам;
но зато он питался духовно... - Н. В. Гоголь. "Шинель".
*Калигула (12 - 41 гг.) - римский император с 37 по 41 год.
**Басаврюк, - так называли этого бесовского человека... - Н. В. Гоголь.
"Вечер накануне Ивана Купала".
***Бенвенуто Челлини (1500 - 1571 гг.) - итальянский золотых дел мастер
и скульптор эпохи Возрождения.
*5 мая 1527 года армия Карла V (императора Германии и короля Испании),
около сорока тысяч испанцев и немцев, подошла к Риму. Кстати, этим событием
(штурмом Рима) - как бы завершается Высокое Возрождение в Европе.
**... Папа Климент, поставив начальником над всеми пушкарями некоего римского
вельможу, какового звали мессер Антонио Санта Кроче, этот вельможа первым делом
подошёл ко мне, учиняя мне ласки; поместил меня с пятью чудесными орудиями на
самом возвышенном месте замка, которое называется "у Ангела"... Бенвенуто Челлини.
"Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентинца, написанная им самим
во Флоренции".
***Преклонив колена, я попросил его благословить меня во отпущение этого человеко-
убийства и других, которые я учинил в этом замке на службе церкви. На это Папа, воздев
руки и осенив широким крестным знамением мою фигуру, сказал мне, что он меня благосло-
вляет и что он мне прощает все человекоубийства, которые я когда-либо совершил, и все те,
которые я когда-либо совершу на службе апостольской церкви. - Бенвенуто Челлини.