Зубков на днях едет к своим хамам - наша съезжая
в исправности - частный пристав Соболевский бранится
и дерется по-прежнему, шпионы, драгуны, -----
и пьяницы толкутся у нас с утра до вечера.
А.С.Пушкин - П.П.Каверину. 18 февраля 1827 г.
В Москве на Собачьей площадке
жил Пушкин, сорвавшись с цепи
в припадке на дам и на взятки
(а ты, патривот, претерпи).
По воле бугров и ухабов
опальным хвостом повертев,
сбежал от михайловских хамов
в родной соболевский вертеп.
И не было дня безрассудней:
чуть сунулся гений в проём,
толпа благородий и блудней
ошейником виснет на ём.
Шпиёны, драгуны, цыганы,
венеры, федоры, жиды -
ну барда трепать за карманы!
ну дёргать за бакенбарды!
В толпе мимолётных видений
таких вдохновений букет,
что самый устойчивый гений
под утро готов и отпет.
Один норовит донжуана
на пиковой даме женить,
другому подай фортепьяно -
собачий вальсок сочинить.
А прочему третьего сорта
неймётся подать голосок -
пусть пьяно, да было бы форте! -
под этот собачий вальсок.
И мчатся за сутками сутки
в сукне, на сукне, под сукном,
и кроют шестёрками в будке
туза в кураже подкидном.
Февральская оттепель с плачем
кидается гостю на грудь
в наивном восторге собачьем
и тянется в губы лизнуть.
До печи шалея от кружев
гостиных, передних, людских,
и к ночи готов, и к утру жив
отпетый михайловский скиф.
Сквозь хляби, захлёбы и всхлипы
слепушкиной своры свистит
пращой матереющей липы
над главами эфемерид.
Устанет - навялится к Яру,
воспрянет - пером встрепенёт,
не зная ни чуру на чару,
ни проку цепей и тенёт.
Такой на Собачьей площадке
нашёл на великого стих:
негладки картёжные взятки,
да всё поприличней иных.
Уроком не в руку разине:
иной продувной добровей
берёт непременно борзыми
стишками легавых кровей.
На том и не высохнет Волга,
Москва не поймёт батогов,
что чувство картёжного долга
иных непременней «долгов».
Сей жребий на свадьбе собачьей
едва ли того обошёл,
кто мечен от бога задачей,
да чёртом удачи лишён.
Отсюда надрывы и драмы
растрат до расплат позарез...
Но, право, картёжные дамы
скромнее иных «поэтесс».
А нашей поэзии солнце
от века сидит на цепи,
в мошне да в окне пошехонца
(а ты, патривот, претерпи!)
И как тут к сукну не скатиться
по случаю, ради христа?
Но - солнышку всё да простится,
хоть та же собачья верста.
Тут дрогнул, там накуролесил
повесой - да не к потолку! -
но Анну (Петровну) повесил
на шею! Назло муженьку...
Отвёл в белокаменной душу
к зелёной заначке стола,
плеснул закадыкой «кликушу»,
огнём полыхнул в купола.
Была не была! - златоглавой
отвесил поклон неземной,
обвешен немилой оравой,
потешен постылой весной.
Толкнул призамерзшего ваньку
и тронулся к хамам своим
по няньку, по русскую баньку -
духовною жаждой томим...