Самое ужасное в метафизическом облике смерти то, что, являясь совершенно феноменальным, вселенским событием для индивида, оно вполне обыденно для природы, или человечества в целом, то есть абсолютно рутинный эпизод.
Это впервые и чётко открылось мне во время одного несчастного случая, свидетелем которого мне довелось быть. Это случилось в 1991 году, когда папин пароход стоял на ремонте в Ленинграде, на Канонерском судоремонтном заводе (на "Канарах" -- как называли его моряки). В то лето мы с мамой приехали навестить папу и жили в гостинице. Однажды в воскресный день ему по какой-то нужде необходимо было присутствовать на судне, и я напросилась поехать с ним. Мне всегда очень нравилось бывать в морской среде, чувствовать себя причастной к тому ореолу власти, которым окружён капитан среди своего экипажа, и пользоваться этим в своё удовольствие.
Мы подъехали к проходной завода на такси, почти одновременно с одной импортной машиной, тогда только-только начавшими появляться во владении советских моряков. Папа поздороволся с водителем -- это оказался старпом судна, стоявшего на ремонте рядом с папиным. Как он пояснил -- приехал набрать машинного масла для своего "кирогаза", мол, "жрёт центнерами" (стоит ли пояснять, что тогдашние импортные чудо-машины представляли собой откровенную рухлядь). На пассажирском сидении рядом со старпомом сидела его жена -- симпатичная моложавая дама лет тридцати (Боже мой, я сама уже в этой поре!)
Мы оставили их у ворот, прошли через строгую, но ленивую охрану, даже не удосужившуюся выяснить мою личность (боюсь представить, какие мысли взбрели им в головы -- я была в то время рослой тринадцатилетней девицей в миниюбке и продвинутой рваной майке). На судне выяснилось, что дела принудят папу задержаться надолго, может быть, и до завтра, поэтому, отведав вкуснейшего обеда, пообщавшись с наиболее преданными из "подданных", я отправилась восвояси -- уже в гордом одиночестве.
Был выходной день, поэтому в округе стояла необычная тишина -- молчали вечно шумящие цеха, по дорогам не носились многочисленные транспортные средства, даже людей не было видно никого, казалось -- завод просто вымер. Поэтому, наверное, я встала как вкопанная, когда, завернув за угол, буквально натолкнулась на небольшую кучку людей, в оцепенении разглядывавших нечто перед собой. Ничто не напоминало картину чрезвычайного происшедствия, столь знакомого нам по фильмам или книгам, и я преспокойно обошла столпившихся и собралась продолжить свой путь -- но едва не упала в обморок...
Картина того дня до сих пор в моей памяти как фотография. Огромный, какой-то весь нелепый автопогрузчик лежит на боку, опрокинувшийся на обочину. Под ним, по бёдра придавленный страшным весом, лежит в луже крови и какой-то тёмной жидкости человек. Он, кажется, ещё жив, потому что периодически подёргивает плечами и руками, но отвратительно ясно -- это уже труп. Никто не пытается ему как-то помочь, и это понимаю -- воскресенье, никого нет, поднять такую махину нечем -- человек с самого начала обречён... Рядом с ним валяются какие-то канистры, одежда несчастного, несмотря на то, что вымазана чем-то липким, празднично нарядна -- и вдруг узнаю -- это же тот старпом с проходной! Боже мой!
Подходит быстрым шагом какой-то рабочий -- в спецовке и грубых ботинках, коротко спрашивает. Деревянный сдавленный голос поясняет.
Мол, решил бедняга силы сберечь, попросил за "пузырь" водителя погрузчика до проходной подвезти, сам подсел справа. А водила по случаю воскресенья -- навеселе, не вписался в поворот, колесом на бордюр наехал -- и опрокинулся . Сам успел спрыгнуть, а пассажир -- вот он лежит... Сначала кинулись было поднимать, кто поблизости был, да куда там! Водила побежал "скорую" вызывать, на кой ляд уже? Посадят...
Наконец-то я пришла в себя и на ватных ногах двинулась дальше, при этом перепрыгнув через чёрно-бурую пенистую лужу. А ведь там кровь ещё недавно живого человека, с которым мы разговаривали и шутили не более часа назад!
Выйдя за проходную, я вновь ощутила нестерпимый холод и ужас внутри. Там стояла та самая машина, в которой совершенно спокойно сидела красивая моложавая женщина, листающая модный журнал. Она ведь ничего ещё не знает! Она ждёт своего мужа, и он ещё жив для неё!
Смотрю страшными, наверное, глазами, и не могу оторваться. Женщина поднимает взгляд, мимоходом улыбается, как знакомой, поднимает досадливо руку с часами, потом снова утыкается в журнал.
Не...ет! Не я буду тем страшным вестником, который перечеркнёт всю её прошлую жизнь и швырнёт в новую, уже вдовью!
Поэтому опускаю голову почти ниже плеч, чтобы ничего больше не видеть и не слышать, и прохожу на автобусную остановку. На ней беспечные горожане весело несут какую-то чушь, не подозревая, что одного из их числа (и всего человечества) вдруг не стало, и не на войне или в результате болезни или старости, а просто так -- один спешил, а другой -- выпил...
А если вдруг выпалить им эту ужасную новость, что изменится от этого? И что они могут сказать?
"Ах, как жаль беднягу, не повезло!.. А ведь моряк, всё имел!.. Кому "тачка" достанется?.."
А сверху нестерпимо сияло лазоревое до слёз небо, и так умыто светило солнышко, и было праздничное воскресенье... И была где-то рядом смерть. Пока ещё не моя. Но и моя -- уже есть и терпеливо ждёт. И, конечно, дождётся... Пока, смерть!