Судьба одной из многих семей военной поры
Н. М. Жданова
Воспоминания моей любимой тётушки о войне.
Когда началась война, мне было 12 лет. Наша семья жила тогда в п. Псебай, на самом юге Краснодарского края, в предгорьях Кавказа, в 100 километрах от перевала, ведущего к Черному морю. Казалось, война никогда не затронет этих мест; мы, детвора, с увлечением играли в военные игры и верили, что неделя-другая, и немцы будут разбиты. Так поначалу думали и многие взрослые. Первым моим пониманием, что война не игра, была мобилизация. Мой отец по возрасту ей не подлежал, но уходили на фронт его сослуживцы, наши друзья и знакомые. Мама взяла меня на проводы первой партии мобилизованных, это было у сельсовета. Что там творилось! Плач, надрывные песни, отчаянная пляска уезжавших, прощальные крики и рыдания. Папин сотрудник, обычно не замечавший меня, девчонку, обнимал меня, целовал и заливался слезами. Видимо, у него было предчувствие: он погиб, даже не доехав до сборного пункта.
Вчерашняя детвора быстро взрослела, наши одноклассники-мальчишки уходили из 6-го класса, чтобы работать, заменяя отцов, ушедших на фронт. А мы всей школой, даже малышня, помогали колхозу убирать урожай, собирали в горах шиповник для поправки раненых.
Вскоре стали прибывать ленинградцы — те, кому удалось вырваться из блокадного кольца, их встречали, как родных. В последнем эшелоне ехала моя старшая сестра Аня, студентка Ленинградского университета. В пути поезд потерпел крушение, уцелел только один вагон, тот, в котором она была. Стоны пострадавших, крики о помощи, кровь; Аня пыталась помочь, но без медицинских знаний во многих случаях была бессильна. Это повлияло на ее решение стать врачом и, добравшись до Краснодара, она поступила в медицинский институт. Через год, летом 42-го года, немцы подступили к Краснодару. Аня вместе с нашими частями и беженцами ушла из города и пешком (это больше 300 км) -добиралась к нам. Полпути шла по нашей земле, а потом, после боя в одной из станиц, — по оккупированной. А в это время моему отцу было предписано эвакуироваться, спасая государственное имущество. На семейном совете было решено, что он возьмет с собой мою среднюю сестру Галину, а я останусь с мамой-сердечницей и ее беспомощными сестрами. Просилась с папой и я, но мне было сказано: останешься за старшую. Так и получилось: доила корову, убирала огород, ходила на ближнее поле перекапывать картошку, рубила дрова. Потом стало легче: пришла Аня. Папин друг, врач местной больницы, взял ее к себе медсестрой. Уже после ухода немцев она рассказала нам, что в больнице под видом местных жителей лежали два наших раненых бойца и в это врачом были посвящены только она и еще одна медсестра. После прихода наших, спасенные таким образом молодые солдаты, снова ушли на фронт. Один из них, Саша, был любимцем всей нашей семьи, после войны они с Аней должны были пожениться, но он погиб в 46-м году в бою с бендеровцами. До сих пор помню его и жалею о нем.
Немцы вошли в наш поселок через 3 дня безвластия. Наши отступали без боя, а остановили немцев под г. Орджоникидзе (теперешний Владикавакз). Как мы потом узнали, папа и Галя добрались туда, уходя буквально из-под носа немцев, и месяц работали на строительстве укреплений города. Потом их отправили в Баку, затем через Каспийское море в Красноводск и оттуда в Казахстан.
А мы, ничего не зная о них, с самого их отъезда, жили в постоянной тревоге за них и в страхе перед немцами и полицаями. Наш поселок, в сущности, был казачьей станицей, ее основали донские казаки в 19-м веке, вытеснив местное черкесское население и переняв у него одежду и названия поселений и рек. В моем детстве, еще перед войной, ежегодно 2-го мая на станичной площади устраивались скачки и рубка лозы, участники были в черкесках с газырями, в кубанках. Среди них была и женщина-табунщица Наташа, которая вызывала наше особое восхищение. И вот, во время оккупации многие из этих наездников пошли в полицию, разъезжая на лошадях в казачьей форме и вызывая страх и презрение вместо прежнего восхищения. Зверствовали они хуже немцев, сводя счеты с теми, кто им раньше не потрафил, причем скрытая при советской власти вражда тянулась еще со времен гражданской войны и коллективизации. Для немцев же главным было обезопасить себя от партизан, которых в наших условиях гор и лесов они панически боялись. Первый же приказ немецкой комендатуры был о выдаче партизан. И их выдали, но не тех, которые вместе с нашими частями преграждали немцам путь к перевалу, а старых партизан времен гражданской войны, с которыми кое-кто хотел расквитаться. Немцам было недосуг разбираться кто есть кто, и все они были расстреляны. С сельскими активистами полицаи расправлялись собственноручно и с непомерной жестокостью. Моя мама ожидала, что и ее может постигнуть подобная участь, как жену эвакуированного и известного не только в нашей станице человека, но, видимо, нас всех спасли то уважение и любовь, которыми отец, районный ветеринарный врач, пользовался за свою доброту, справедливость и помощь всем, кто к нему обращался, в любое время дня и ночи. Помню, как в первые дни оккупации к нам явился какой-то человек и, назвавшись станичным старостой, заявил, что хочет наш дом взять под свою контору, а нас выселить. Но, поинтересовавшись, кто глава семьи, вдруг изменил тон и, уйдя, больше не появлялся. Когда мы потом рассказали об этом папе, он не мог припомнить этого человека и чем тот был ему обязан. Так отец и помогал людям, не ожидая благодарности, но оставляя благодарную память о себе.
Мама часто болела, но однажды выбралась со мной за станицу перекапывать картошку. Нам сказали, что есть поле, где после уборки осталось много хорошей картошки. И действительно…, наши рюкзаки быстро наполнялись. Мы так увлеклись, что поначалу не заметили, как за лесом началась стрельба. Она быстро приближалась, пули пролетали всё ниже и вот уже засвистели над нашими головами. Тут только мы поняли, что мишени – это мы. Толи немцы решили, что мы вышли на связь с партизанами, ( вся поляна была окружена лесом) и таким образом подаем им какой-то условный знак, или, скорей всего, развлекались от скуки. Во всяком случае, мы с мамой вернулись домой живыми и со своей ношей. Еще бы, разве бросишь такую драгоценность?
А как пели пули на разные голоса, пролетая мимо уха, слышу и сейчас, когда вспоминаю этот эпизод. Все население перебивалось, как могло. Когда пришла Аня, нам стало легче.
На большом дворе у нашего дома постоянно располагались обозы и жили на постое обозники. Это в основном были румыны и венгры, народ непредсказуемый. После них на постой поставили 4-х турок под началом немецкого офицера. Официально Турция не была союзницей Германии, но, видимо, кое в чем ей помогала. С этими постояльцами было спокойней, но кончилось тем, что за какую-то оплошность одному из них немецкий офицер выбил глаз, и вскоре их куда-то перевели, а нам на постой прислали препротивного немца, как мы догадались, из карательного отряда. Всем нам он чуть не каждый день с торжеством заявлял: «Сталинград — капут!», а мы, ничего не зная о сталинградской битве, с замиранием сердца гадали: врет или нет?
И вдруг, в один из январских дней, мы увидели, как по улицам ходят вдрызг пьяные полицаи в обнимку со своими любушками и орут «Последний нынешний денечек». Мы всё поняли, и действительно, наутро ни одного полицая и немца в станице не было, они бежали, опасаясь оказаться в «мешке», если проход между Ростовом и Сталинградом будет перекрыт. И только на укрепленной немцами так называемой «Голубой линии» под Новороссийском шли ожесточенные бои. К несчастью, немцы под угрозой расстрела угнали из нашей станицы 16-ти и 17-тилетних ребят, судьба которых оказалась трагичной: одни сгинули без следа, а другие вернулись через многие годы, пройдя после репатриации проверку в советских отдаленных лагерях.
Когда преследовавшие немцев наши передовые части проходили через станицу, как их встречали, как радовались! Это было в конце января 43-го года, а в июне вернулись из эвакуации папа и Галя. Они тоже ничего не знали о нас все это время: как мы пережили оккупацию, живы ли. Ведь нас одно время и бомбили, гибли не только немцы, но и население. Не стало моей бывшей одноклассницы, у другой погибла бабушка. Обидно было видеть на крыльях самолетов красные звезды и ждать, упадет ли на тебя следующая своя, советская бомба. Но война есть война. Спустя годы я где-то прочитала, что бомбило нас соединение девушек-летчиц. И в то же время мы переживали, как бы немцы не попали в них из своих зениток. Но над нашей станицей ни один самолет не был сбит.
Оставалось еще два года до Победы. Были лишения военного времени, было горе Гали, потерявшей на фронте молодого человека, с которым она переписывалась, и горе мамы, потерявшей младшего брата. Но вот и Победа! Что творилось: Все не сговариваясь бросились на площадь, где до войны в праздники проходили демонстрации и скачки. Речи с самодельной трибуны, всеобщее ликование. Я побежала за мамой, но увидела ее дома в слезах. Я вернулась на площадь одна, а там, среди ликования, вдруг послышались громкие рыдания, женщина упала на землю и билась в истерике: никто из ее близких не вернулся с войны, как и у многих других. Вот она, цена Победы, вот Победа со слезами на глазах.
А дальше — школа окончена, причем за один год мы прошли программу двух лет, с учетом пропущенного при оккупации. В нашей школе немцы устроили госпиталь; для развлечения раненых все стены были разрисованы картинками сомнительного свойства, и перед началом занятий мы, отплевываясь, соскребали их осколками стекла. И еще дальше — обычная, как у всех, послевоенная жизнь с ее лишениями, неурожаем и голодом в 46-м году и большим горем для нашей семьи — смертью папы через три года после войны. Аня стала врачом-педиатром. Она, как и папа в свое время, ходила по вызовам в любое время дня и ночи, в любую погоду, часто под дождем и снегом, по непролазной грязи. Ее награда — спасенные жизни маленьких пациентов. Галя стала учителем, ее награда — прекрасные знания по своему предмету, которые она вложила в учеников, так что часто на приемных экзаменах в ВУЗы приемная комиссия спрашивала их, где и кто дал им такие глубокие знания по математике. Сестры меня и доучивали, когда папы не стало. У них обеих есть дети и внуки, но настоящего семейного счастья не сложилось, как и у многих женщин той поры: война проехала колесом по их сердцам, отняв любимых, незабвенных людей и проделав огромную брешь в мужском населении нашей страны.