(Субъективные заметки о русской поэзии. Продолжение).
Профессиональной помощью и поддержкой отца Игоря – блистательного журналиста, руководителя пресс-службы Белгородской и Старооскольской епархии я откровенно и безвозмездно пользовалась, когда начинали мы делать наш журнал. А делали мы его, по выражению одного человека, «на коленке» – без штата специалистов, без всяких технических и прочих средств и даже без помещения, потому что здание Николо-Успенского собора на территории монастыря, в котором располагалось сестричество, стали готовить к реставрации и нам пришлось выселиться и некоторое время бомжевать, а мне лично так и вовсе бездельничать. Слава Богу, был компьютер и энтузиазм. Компьютер наш, а энтузиазм – Татьяны Кузнецовой, бывшей в то время заведующей кафедрой социальной работы БелГУ, чьи студенты проходили свою практику в нашем сестричестве. Дабы пробудить в этих будущих соци-альных работниках необходимые профессиональные качества, мы решили смастерить для них газетку под названием «Марфо-Мариинский листок». Тираж был небольшой, печатало нам его издательство «Крестьянское де-ло», разумеется, безвозмездно. Длилось это недолго, потому что вскоре листок обернулся журналом «Добродетель». С кучей недостатков, по причине той же нехватки специалистов и техники, но зато в цветной обложке. И вскоре стал весьма популярным изданием в некоторых кругах. Но особенно – в тюрьме.
Лично для меня такое неожиданное возвращение в казематы журналистики с просторов поэзии было не очень приятным, да и по сей день не могу смириться (уходя из газеты «Знамя», я думала, что расстаюсь с газетчиной навсегда). И перед каждым очередным номером предаюсь тоске. Особенно тоскливо было перед номером с темой «Тюрьма». Боялась так, что отец Сергий помилосердствовал и предложил пропустить тему, назначить другую. Так и сделали. Но страх не прошёл. А «Тюрьму» делать надо, поскольку тюрьма ждёт, тюрьма всегда «по нам плачет». Да и заявлена уже была тема-то. Понеслась в Зимовеньку: хоть не совсем спрятаться от жизненных атак, так хоть отсидеться.
Но случилось так, что едва ступила я на монастырский двор, увидела отца Александра, который как-то особенно яростно заулыбался мне навстречу. И вскоре уже с упоением читал вслух стихи. Стихи – пронзительнейшие, бьющие с ходу и наповал. Имя автора незнакомо. Евгений Айзин. Дискета с его стихами к отцу Александру попала от украинского писателя Алеха, который хоть и готовил стихи к изданию, с автором тоже знаком не был. Потом уже, когда сборник вышел, стали известны некоторые подробности биографии Евгения Ароновича. Он 1940 года рождения, геолог, журналист, работал, жил, никаким образом не был связан с криминалом. Но случилось так, что уже в преклонном возрасте был осуждён на 13 лет лишения свободы по ст. 94 (в состоянии аффекта). Считая себя заслуженно наказанным, о пощаде и снисхождении не просил. Тягости тюремного бытия переносил внешне мужественно, многим заключённым помогал оставаться людьми и самым активным образом способствовал досрочному их освобождению. Скончался от сердечного приступа в 2003 году, считанных дней не дожив до досрочного освобо-ждения. Похоронен на гражданском кладбище в Харькове. «Но похоронили его все-таки как свободного!» Эту фразу отец Александр повторил несколько раз. И при этом просто сиял от радости, которую я, признаться, не могла в тот момент разделить и восприняла с внутренним недоумением как излишний сантимент. В чём искренне вскоре раскаялась. Потому что, открыв дискету, я внезапно (а такое всегда случается внезапно) столкнулась с огромной, непреодолимо притягательной личностью. Как он умён, как щедро, через край льётся его душа, но при этом без экзальтации, без паники. Как велика его трагедия, но он прекрасен. Увлечённая первыми строчками я невольно попала в его камеру. Тесную камеру его творческого пространства, куда, кажется, вся мерзость мира собралась, чтоб уничтожить душу…
Однако же нет! Поэзия не может не найти выхода!
…неужели свобода лишь снится
И сулит только вечный покой,
А холодных закатов ресницы,
Как решёток железные спицы, –
Только грань между светом и тьмой?
Не смиряется дух с неизбежным –
Мысль мою не дано заточить.
Не случайно сияньем надежды
Млечный путь устремляет в безбрежность
Указующе яркую нить…
Не случайно томится от боли
Дух, стеснённый в горячей крови,
И бунтует, и рвётся на волю
С этой каторжной, проклятой доли
К искупительной, вечной Любви.
Не знаю, получил ли Евгений Айзин ответ на вопрос «Зачем я родился поэтом?», который он задаёт в одном из стихотворений. Но верю (поэзия не умеет лгать): на последнем издыхании он сумел заплакать, да не от жалости к себе, не от несчастья, не от страха, а от восторга и благоговения перед красотой Замысла, перед величаем Мироздания…
Зачем писал? Может, и затем, чтобы, приняв на свои руки эти горячие, рожденные в муках строки, я, бестолковая, наконец, догадалась, о чём радовался отец Александр…
Стихи из «Лагерных тетрадей» стали первым материалом очередного номера, прогнав всякий мой страх перед ним. И номер пошёл как по маслу, и получился одним из самых удачных.
Стихи Евгения Айзина поразили многих. Я поместила несколько стихо-творений на сайте Стихи.ру и получила шквал откликов и благодарностей за эти «строки свободного человека, пришедшие в нашу тюрьму». И даже в стихах:
«Догорел и погас,
А живущим оставил стихи
Долгой вестью из дали,
В которой ни доли, ни срока...
По холодным углам,
По ушам, от рожденья глухим,
Зазвенит, отрыдав,
Тень души, заточённая в строках»
(Надежда Ягова).
Мы печатали стихи Айзина ещё в нескольких номерах «Добродетели». Писем от заключённых, которые и без того составляют актив внештатных авторов журнала, пошло ещё больше. Особенно активизировались стихотворцы. Но поэтов не может быть много. Как ни грустно, но справедливо. Это «товар» штучный. Редкий. И неожиданный, как правило. А вернее – непредполагаемый.