Субъективные заметки о русской поэзии. (Продолжение).
Однажды, вскрыв очередной конверт, пришедший на адрес редакции, и начав читать, я ощутила приступ слёз. Заплакать же не смогла: горячее облако неясного предчувствия застряло в груди, разрастаясь и никуда не деваясь. Хотя ничего особенного в начальных-то строчках письма и не было. «Уважаемые сограждане! – писал автор, заключённый Дубравлага. – Посылаю вам несколько стихотворений, посвящённых замечательному человеку, удивительной женщине – сестре милосердия Татьяне Дьяковой. На протяжении семи лет она своими добрыми и чистыми письмами оказывает на меня такое благотворное влияние, что я нахожу в себе, казалось бы, давно потерянные положительные качества, что явно, пусть совсем понемножку уводит меня от тёмности и порочности. Прошу вас по возможности напечатать моё посвящение этой женщине и чтобы для неё это было сюрпризом…»
Далее следовали стихи. Грамотные, безупречные, стройные. Лёгкая, светлая, нежная, неподражаемая русская лирика!
Конечно же, мы выполнили просьбу Вити Дрездена (под таким псевдонимом пожелал выступить Виктор Почкалов), и письмо, и стихи были опубликованы в №3(9) 2007 г.
Но ещё до этого, а вернее сразу, по прочтении письма, я написала Виктору, чтоб если есть у него ещё стихи, поскорее прислал. А в скором времени, получивши толстый конверт с «рукописью», едва успев взять благословение, побежала к Карашевскому, директору издательства «Крестьянское дело»: «Сотворите, Иван Зиновьевич, святую милостыню! Давайте сделаем книжку, хоть несколько экземпляров!» Сотворил, конечно. Получился маленький, но очень энергичный сборничек лирики под названием «Позови!» (по названию цикла любовной лирики).
Целая вечность прошла.
Позови!
Только ещё мне желаннее стали
Переживания первой любви
В розовой дымке неведомой дали.
Целая вечность прошла.
Позови!
Пусть мне сегодня уже не семнадцать,
Я не забыл, как поют соловьи,
Не разучился весной любоваться…
……………
Так сладок сон… Да призрачны мечты.
И я сдержусь, порыв опережая,
И не шагну за тот порог, где ты,
Красивая! Нездешняя. Чужая.
Это была такая радость. И что стихи увидели свет. И что зэк с двадцати-летним стажем – не просто откинувшийся зэк, но поэт, с книжкой. Виктор в скором времени освобождался и, конечно, же намеревался сразу к нам в Белгород, к сёстрам, нянчившим его восемь лет. Да его в общем-то больше нигде особо никто и не ждал. Зато как ждали мы! Татьяна Дьякова специально, можно сказать, для этого организовала поездку в Костёнки.
Это такое село в Воронежской области. Там находится православная об-щина для освободившихся из мест лишения свободы. Да, откладывать поездку уже было некуда. И Виктор вот-вот должен был приехать, и от других подопечных, с которыми сёстры милосердия много лет переписывались, помогали, пошли письма: скоро освобождаемся, куда ехать, что делать? Это вообще непросто – помочь организовать жизнь людям, которые не умеют жить на воле, которые привыкли к режиму и известной безответственности. В Костёнках же всё более-менее налажено, это на сегодняшний день оптимальная модель система реабилитации бывших зэков. Убедившись в этом лично, мы радовались: нашему Вите будет там хорошо – крыша над головой, еда, компания, отношение доброжелательное, микроклимат здоровый, и от Белгорода недалеко, будем ездить друг к другу в гости. Мне лично очень там понравилось. У репортажа в №2(11)2008 «Добродетели» с заголовком «На краешке рая» была такая лирически-наивная концовка: «…здесь, на этом крохотном кусочке земли, сооружая себе кров, создавая свой быт на пустом месте, они как бы заново производят на свет самих себя… в этой первобытной радости, в этой неторопливой заботе о хлебе насущном, довольствуясь малым…»
Но не тут-то было. Витя Дрезден все наши радужные планы перевернул с ног на голову. Начиная с книжки, которую я ему с замиранием сердца торжественно вручила чуть ли не на перроне (конечно же, мы его встречали!) Ох как же мне не хотелось верить своему первому впечатлению. Но, увы, оно оказалось верным: книжка поэту была не нужна. А костёнковский рай так и вовсе оскорбил. Для него это было вроде даже хуже тюрьмы. Витя первобытно-радостно трудиться не хотел, но хотел сразу получить от жизни всё, чего был лишён: дом чтоб полная чаша, любящая, заботливая жена и т.д. и т.п. Немало пришлось с ним повозиться и батюшке, и сёстрам, и знакомым. Он всех так очаровал, что все искренне старались для него что-нибудь сделать. Но это всё было «не то». Он уезжал, возвращался, уезжал… Однажды уехал в свою подмосковную Дрезну, где по ходатайству сестричества, хлопотами настоятеля тамошнего храма ему выделили отдельную комнату в об-щежитии с полным комплектом мебели и бытовой техники. И больше не вернулся. Потом звонить перестал. Потом пришла весть, что Вити не стало – его убили.
Остались листки с его недописанной поэмой «Костёнки», однажды в пылу обиды подсунутые под двери редакции…
Вкусив Причастия Святого,
Не стал я лучше и мудрее.
Ищу по-прежнему иного,
Живу в своей гиперборее.
В своих отчаянных скитаньях,
Ищу мятежных вдохновений.
Давно разгаданные тайны
Давно забытых откровений.
…
С глаз долой – из сердца вон!
Привезли и укатили.
Точно отзвук похорон,
Колокольный перезвон…
Не вернули, отпустили.
«Для тебя Костёнки рай.
Мы помолимся. Крепись.
Просто сказка, а не край…
До зимы не помирай!»
Ветер, ветер, ты не злись.
Ветер, ветер, где наш Витя?
Нету Вити. Околел!
Помолитесь и усните,
Позабудьте и живите.
Он ведь сам того хотел.
С глаз долой – из сердца вон!
Оступился и не встал…
Колокольный перезвон…
Ветер… Витя… Только сон –
Вдруг приснился и пропал.
…
В который раз обманываться рад.
В который раз обманут и опален…
Затих и загрустил осенний сад,
Как я, и одинок и опечален.
Опять один, покинут и забыт,
Влачу свой крест в немом очарованье.
Постыл и жалок мой ущербный быт…
Всё было. Тем больнее узнаванье.
Кроме этого произведения, остались написанные ещё в Дубравлаге стихи. Одно из них – особенное, посвящено Марине Цветаевой:
Я влюбился в нее, в эту русскую женщину,
В её добрые, сердцу родные стихи.
В каждой строчке её мне Россия завещана,
В каждом слове – горячие вехи стихий.
В её голосе слышу я русское пение,
Голос русской души – откровенный до слез.
Я влюбился в нее – в эту женщину-гения,
В песни русских дорог, шелест русских берез.
Ну вот, таким образом, значит, возвращаюсь и я к Марине Ивановне.