Итак, я должен проститься с Донским училищем и покинуть его навсегда. Я должен вывести и всё имущество, которое накопилось за 4 года моего пребывания в нём.
За два дня до акта я получил письмо из дома и деньги. Отец пишет: «Приехать за тобой не могу. Приезжай один, ты уже не маленький. Денег — 1р. — тебе хватит вполне. Билет до Раменского — 65 коп., за 35 найми извозчика до вокзала. Если не удастся сделать это у Донского, то доберись до Каширских Ворот, там-то обязательно наймёшь за 35 коп., а может быть и за 30, так что пятачок останется тебе на булку. От Раменского добежишь, дорога тебе известна — переизвестна, могут быть попутчики, — подвезут. Итак, ждём тебя с нетерпением и желаем, чтобы эта поездка была более удачна, чем прошлогодняя с тётей Машей. Родитель».
Итак, сегодня утром я отправляюсь домой. Не буду говорить, какие чувства волнуют мою грудь. Уже одно то, что я первый ученик, и в руках у меня такая дорогая книга, туманит приятно голову.
— Отправляешься? — попадается дядька, общий любимец всех учеников.
— Прощай, Потапыч! Больше не увидимся.
— Зачем так? Приходи из Семинарии в гости.
— Может быть.
— Приходи обязательно. Расскажешь, как у вас там в Семинарии. Собрал вещи-то?
— Всё готово.
— Что ж? За извозчиком пойти?
— Не надо. Я, знаешь ли, хочу пешком.
— Тебе на какой вокзал-то?
— На Рязанский.
— Да ты в уме, что ли? Такую даль пешком? Да ещё с багажом! Иль денег нет? На, я тебе дам, осенью отдашь.
— Спасибо, Потапыч, спасибо! Деньги у меня есть. Да я просто хочу пройтись.
— Ну, дело твоё, только устанешь и изморишься. А дорогу-то знаешь?
— В прошлом году с тёткой ехал, немного помню.
— Ну, так я тебе расскажу весь путь, а ты, коли хочешь, запиши, чтобы не сбиться.
Я взял карандаш и клочок бумажки.
— От Калужских, — ты их знаешь, — ступай к Серпуховским. От Серпуховских попадай на Пятницкую и так по ней и иди, — больша-ая улица! В конце перейдёшь два моста, упрёшься в Лубянскую площадь. Отсюда иди прямо по Мясницкой, тоже длинная улица, Красные Ворота, а от них немного под горку, тут и вокзал. Далеко, ой, далеко! Что же? Деньги жалеешь, или их мало?
— Хочу купить одну вещь, — солгал я. Просто хотелось поесть на вокзале белого хлеба с варёной колбасой. Раз как-то отец мне купил, так я все пальчики облизал, очень понравилось.
— Ну, прощай!
Мы с ним расцеловались.
Наскоро простившись с оставшимися товарищами, я перекинул чрез плечо два тяжёлых узла с добром и, взявши в руки ещё третий такой же узел, бодро зашагал из училища. На мне была надета чёрная суконная парочка, тяжёлые сапоги, суконная фуражка. В кармане путевая записка и носовой платок, в одном из углов которого была завязана рублёвая бумажка на дорогу. Я шёл, радуясь солнечному дню, встречным людям, шёл бодро и легко.
В половине Донской улицы слышу сзади с левой стороны лошадиный топот и мягкое шуршание колёс. Я оглянулся, карета. Кареты очень часто приезжают в Донской монастырь. Там богатое большое кладбище, и приезжают помолиться на лошадях родные. Карета поравнялась со мной и остановилась. Отворяется дверца, и высовывается голова молодой, очень красивой женщины, одетой во всё чёрное. Толстый кучер едва сдерживает пару крупных и сытых лошадей.
— Мальчик, ты из училища?
— Да.
— Куда идёшь?
— На вокзал.
— На какой?
— На Рязанский.
— Боже мой, какую даль! Домой отправляешься?
— Да.
— Садись, я тебя подвезу.
— Благодарю вас, я дойду.
— Да ты не дойдёшь с таким багажом?
— Дойду.
— Ну, на тебе денег на извозчика, найми себе.
Вижу в пальцах бумажка.
— Благодарю вас, деньги у меня есть.
— Фу, какой ты несговорчивый! На, коли тебе, — она опустила руку в сумку и вынула большое румяное яблоко.
— Очень благодарен вам.
Я взял яблоко.
Карета поехала дальше.
Повезу его домой, — думаю, там все разъедим его с чаем. Запрятал в платок и зашагал дальше.
Стал потеть, и плечо нарезали узлы. Переложил на другое. Рано уставать, ещё только подхожу к Калужским Воротам. Бодро шагаю вперёд и вперёд. Вот и Серпуховские, вот Пятницкая. Я иду, не сбиваясь, как по рельсам. Сорочка делается мокрая, по лицу течёт пот. Я то и дело утираюсь платком.
В половине Пятницкой — прельстила удобная лавочка у забора. Сел отдохнуть. Снял узлы, фуражку, вытираю голову, лицо, шею платком.
Посидел, опять зашагал вперёд.
Вот Мясницкая, вот Красные Ворота, вот, наконец, и сам Рязанский вокзал. Ура! Дошёл и нигде не сбился. Зато весь мокрый от пота и пить смертельно хочется.
Нашёл уголок на лавочке. Положил узлы у ног, никак отдышаться не могу.
Народу в вокзале пропасть. Все лавочки заняты, и на полу среди мешков, сумок, овчин сидят и лежат люди. Ступить негде! Всё это рязанцы, скопинцы, едут домой на рабочую пору.
Я вытираюсь платком, который стал мокрый, будто вынули из воды.
Я стал обдумывать дальнейший план действий. Сейчас пойду брать билет, только отдохну немного. Потом зайду в буфет, куплю французскую булку за 5 коп. и варёной колбасы на 20 коп. Велю разрезать булку вдоль и положить туда ломтик колбасы. На 10 коп. куплю конфет, — это гостинец сёстрам и братьям. Жаль только, надо с собой везде таскать узлы. Оставлять их нельзя.
Я замер неподвижно, предаваясь отдыху. Народ уходит, приходит, толкотня, суета, говор, шум, неразбериха.
Я отдыхал минут 15. Мокрая сорочка прилипала к телу и стала холодить. Я уже остыл. Ну, пора за билетом, в буфет и в вагон.
Надо приготовить деньги. Я достаю из кармана мокрый платок... Что это?.. Что это?.. А где же узелок? Переворачиваю, передёргиваю платок, обшариваю все углы... нет узелка!.. Я в карман, шарю везде, по дну, по углам, нет рублёвки! Болтается бумажка-путёвка, по которой я шёл, и только.
Что же это такое!.. Господи!.. Где же рублёвка?..
Я лезу в брючные карманы, но я знаю, что туда рублёвку не клал. Я отлично помню: завязал в уголок на платке. Разумеется — там её не было.
Я десятый раз вынимаю платок, тщательно осматриваю его, снова обшариваю карман, даже выворачиваю, ищу под лавочкой, перетряхиваю узлы... Нет рублёвки!..
Ясно, когда я пользовался платком в течение всего пути, утирая пот, узелок развязался, и бумажка выпала...
Я в изнеможении опустился на лавочку, ничего не сознавал, никого не видел, ничего не слыхал...
Не знаю, долго ли я находился в таком оцепенении.
Наконец, мало-помалу стало возвращаться сознание.
И первая мысль: как быть?
Мозг напряжённо работает. Мысли перегоняют друг друга.
Первое: пойти обратно в училище, занять у Потапыча денег, переночевать и завтра утром снова отправиться в путь... Но дойду ли я? Я изнемог, голоден, поклажа тяжёлая... Нет, не дойти мне...
Второе: поискать среди пассажиров знакомых, прихожан отца... попросить у них взаймы... Окидываю взором большой зал, набитый народом... Нет, тут всё Рязань. Лапти, овчины, мешки, сидят на полу, спят и едят на полу... Там вдали проходят хорошо одетые люди, но это верно москвичи.
Третье: пройти с рукой и попросить на билет, всякий подаст в беде копейку, другую... 65 коп. — не велика сумма... Ходят же другие...
Нет, на это я не решусь! Стыдно и низко!
Четвёртое: подойти к кассиру и убедить его, попросить со слезами, дать билет бесплатно, а чрез день он получит переводом деньги обратно. Можно оставить ему что-либо в залог, ну, хоть, книгу «Пчелу».
О. Нет, нет! Книга дорогая, ни за что не отдам её!.. Да и он не согласится, он человек подотчётный, вечером должен сдавать кассу.
Пятое: продать «Пчелу» за 8 р., выдрав из неё похвальный лист, а после купить такую же книгу... Жалко, о, как жалко! Да за неё никто 8 рублей не даст, самое большее дадут 2–3.
Шестое: пойти к родным? У отца в Москве есть брат, мой дядя Коля, богатый священник, но где он живёт, я его никогда не видал. Есть и у матери два брата, один священником, другой псаломщиком, первого я никогда не видал и не знаю, где его квартира, второго, хоть и видал, но также местожительство его мне неизвестно. Итак, это дело безнадёжное.
Седьмое: продать что-нибудь? Что бы я мог продать? Я мысленно перебираю вещи в своём узле. Там ничего подходящего нет. Фуражку? Она суконная, хорошая. Сколько за неё дадут? 65 коп. не дадут, да и как я буду без фуражки? Сочтут за воришку. Нет, не подходит и это. Почему я не взял у барыни рубль? Как бы он годился.
Я поставил ноги на узлы, положил голову на коленки и предался тихой грусти. Слёзы обильно текут из глаз... Как быть? Что делать? А как хочется есть. Утром, в восемь часов, была кружка чаю и кусок черного хлеба, и только. А теперь около четырех. Какой я несчастный! А всё сам виноват: зачем не послушался отца? Послушайся его, поступи так, как он писал, был бы теперь уже в Раменском. А то хлеба с колбасой захотел. Эх, дурак я! Но как же, как быть теперь? Не ждать же мне неделю здесь голодному? Боже! Помоги мне! Господи, прости мой грех непослушания родителю и помилуй! Матерь Божия, спаси меня!
Мои мысли стали утихать... в душе чувствуется какой-то покой... Я засыпаю...
— Эй, паренёк! Проснись!
Чувствую, кто-то трогает за плечо.
Поднимаю голову, вижу, стоит солидный мужчина в хорошей поддёвке, чищеных сапогах, картузе, волосы в кружок, чёрная борода, на лице улыбка.
— Ты что тут сидишь, горюешь? Поджидаешь кого?
— Нет.
— А что же?
— Ехать надо, да...
— Ну и поезжай.
— И рад бы, да... — тут опять брызнули слёзы, и я закрыл лицо руками.
— Говори, в чём дело?
Я сквозь слёзы, урывками, рассказываю, в чём дело.
— Так, так, — смеётся он. — Так тебе до Раменского? А потом куда?
— В Загорново.
— Ну, так я и знал, что земляк. Уж не отца ли Василия сын?
— Да.
— Видал, видал тебя у Архангела на клиросе, ещё голос твой больно мне понравился.
— А вы-то кто же? — Охваченный радостью, спрашиваю его.
— Я прихожанин твоего отца из деревни Кузнецовой.
Я схватил его за руку, боюсь, как бы не вырвалось из рук это счастье, крепко держу своими руками.
Глаза, озарённые надеждой и радостью, впились в его доброе, улыбающееся лицо.
— Ну, сиди, я пойду куплю тебе билет.
Я провожаю его восторженным взглядом.
Вот и послал Бог избавление! Как я рад, как я рад! Слава Богу!
Я стал покрепче перевязывать узлы, которые достаточно потрепались за такой долгий путь. Сам то и дело погладываю в ту сторону, куда он ушёл. Народ суетится, движется туда сюда, но его не видно. Я начинаю беспокоиться. И было счастье близко, в руках, и уплыло... Почему я не пошёл вместе с ним? Вот уже проходит полчаса... Ах!..
Вдруг из толпы выделяется его фигура.
— Получай билет, а это, — даёт что-то завёрнутое в белую бумагу, — пихай в карман. В вагоне съешь. Забирай узлы, марш на поезд, остаётся десять минут до отхода.
Помогает поднять и положить чрез плечо узлы.
Я благодарю его, жму ему руку, а у самого сердце так и играет.
— Погоди, погоди, совсем было забыл...
Он достаёт из кармана большую горсть карамелек и пересыпает в мой карман.
— Это гостинец твоим сестрёнкам.
Я ловлю его руку, чтобы поцеловать, он не даёт.
— Зачем? Не надо.
— Как же мне сказать про вас отцу: кто вы?
— И этого не надо. При свидании сам расскажу ему. Иди, иди, а то опоздаешь, вон и моя баба показалась, часа два жду её...
Я шмыгнул в первый попавшийся вагон. Нашёл свободное место, разложил узлы, и тут только убедился, что есть на свете блаженнейшие минуты, что горя вообще нет, его не существует, а есть одно счастье.
Поезд пошёл, я достал из кармана свёрток. О,радость! Белая, мягкая булка, начинённая ломтями варёной колбасы. Я с жадностью начал пожирать её, вызывая зависть у соседей. Более вкусного я в жизни ничего не едал!
Незаметно доехал до Раменского, вышел из вагона и побежал, — именно побежал, — по знакомой дорожке в Загорново.
Не добежал я ещё и до леса, слышу сзади гремит телега. Догоняет. Едет порожнем.
— Эй, паренёк! Далеко ли путь держишь?
— В Загорново.
— Садись, довезу до Литвинова. Клади сюда узлы.
Мигом забрался на телегу и покатил по гладкой дорожке.
От Литвинова до Загорнова — рукой подать.
Домой пришёл, ещё солнце не село.
Из книги "СПАСЕННЫЙ ОТ БЕДЫ" - "ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ СЛУЧАИ ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ".
Библиотека православного христианина "Благовещение".
ВЭБ-Центр "Омега".