Светлой памяти режиссёра и Заслуженного артиста РФ,
Петра Дмитриевича Шумейко,
Посвящается!
Династия (повесть)
Вместо предисловия
На театральные подмостки я попала случайно – пришла поддержать подружку на прослушивание в театральную студию. Та мечтала стать актрисой. Меня же – юную художницу, театр, как сфера деятельности, в то время не привлекал. Забившись в уголок, с любопытством слушала и вникала во всё, о чём говорили на занятии. Потом руководитель студии – заслуженная актриса, фамилии которой уже и не помню, вдруг спросила - почему я не участвую в происходящем. Я честно призналась, что просто нахожусь в качестве «группы поддержки». А ну-ка попробуй! – не унималась актриса – давай выходи! Я пожала плечами и вышла на площадку. Задание было – «пауза», т.е. молчание на зрителя. Я обвела взглядом студию – ещё ни разу не видела так много любопытных глаз… Они чего-то ждали от меня… Но мне было скучно среди них… и, устремив взор за горизонт, стала мысленно читать любимое стихотворение. Через 5 минут в студии воцарилась кромешная тишина. Ещё через пару минут руководитель сказала студии – вам интересно? В ответ послышалось некое мычание…
- А теперь расскажи нам – что ты делала в это время?
- Читала стихи – призналась я.
- Какие? – почитай вслух!
Я прочитала…
Потом она долго объясняла про систему Станиславского и что-то ещё…, а когда мы собрались уходить, обращаясь ко мне, сказала – а ты обязательно приходи снова!
Я не пришла. Если честно, всё то, чему меня хотели научить…, мне казалось вполне естественным и неинтересным…
…
Как-то вечером, возвращаясь из художественной школы, возле магазина вдруг увидела весьма колоритную личность – старый, сморщенный, очень смуглый, с длинными смоляными волосами цыган, сгорбившись, курил старинную трубку на штакетнике. Увлекшись необычным зрелищем, я задержала взгляд.
- У тебя сценическая внешность! – из-под густых бровей блеснули чёрные угли глаз…
- Что, простите? – не поняла я, опешивши от неожиданности.
- Тебе надо идти на сцену! – пыхнул трубкой старик…
Я промолчала и двинулась дальше домой, пытаясь осмыслить услышанное…
***
Чета
В старой, славной Туле, куда нашу семью забросила судьба, и где прошло моё детство, было достаточно «очагов культуры». Но самым замечательным конечно был театр – величественное, почти помпезное современное здание с новейшими технологическими решениями сцены. И труппа, и постановки были на очень высоком уровне. Мне, избалованной столичными театрами юной девушке, и моей куда менее избалованной маме нравились спектакли ТДТ. Мы смотрели почти весь репертуар и очень любили премьеры. Мама помнила всех ведущих актёров. У меня фамилии и имена в памяти почти не держались – не запоминались почему-то.
В тот год был очередной юбилей Л.Н. Толстого. В театре премьера – «Живой труп». Граф Толстой презирал женщин…, и я отвечала ему полной взаимностью. – Не могла никак простить «Анну Каренину» – считала, что только законченный женоненавистник мог «бросить женщину» под колёса поезда. И не совсем понимала, почему труп «живой» - с детства не испытывала особой приязни к трупам. Поэтому на спектакль шла с обычной долей скептицизма к Толстому и всему, что он создал…
Играл первый состав театра. Сначала было скучно, и я «убивала время», разглядывая публику. Философские дискуссии на сцене навевали тоску…
Неожиданно погас свет и звук гитары… - семиструнной гитары – заструился в сумрак зрительного зала …
Мягкий бархатный голос пел старинный романс…
Голова машинально развернулась в сторону сцены, и я попыталась разглядеть, кто поёт…
Приятный актёр с утончённой внешностью легкой и непринуждённой манерой исполнения волновал струны души…
- Мам, кто это? – лицо актёра в гриме казалось незнакомым.
- Это же Шумейко! – ты что - не узнаешь? – спарировала мама – заядлая в то время театралка…
- Шумейко! – отметила про себя я и вслух добавила – а он хорошо поёт!
- И играет великолепно! – отрезюмировал кто-то сзади…
Я повернула голову, чтобы посмотреть, кто посмел вклиниться в нашу беседу, но в этот момент со сцены пронеслось сокровенное: «не свобода, а воля…», и грянул «цыганский хор»!
Надо отметить, что в 14 лет я уже не мыслила ни дня без старинных романсов и цыганских хоровых песен, ежедневно мучая соседей своими мощными вокальными данными.
Хор пел нестройно – настоящих цыган на сцене не было. И взгляд вновь стал искать солиста, чьё исполнение тронуло душу – как там его… - Шумейко! – я поймала себя на том, что впервые запомнила фамилию артиста…
«А теперь – Не вечерняя!» – прогремело со сцены…, и звонкий высокий голос заполонил собой всё театральное пространство. Удивительнее всего казалось то, что исходил он от хрупкой миниатюрной женщины, и не понятно было, как могло в ней сразу уместиться столько звука! – рука потянулась к биноклю…
- А это кто? – спросила я снова, разглядывая артистку в окуляр. Мама молча протянула мне программу.
- Маша – Е. Зима – с трудом разбрав в темноте буквы, подумала: - Зима! – странная фамилия – наверно, украинская!..
В раздумьях над происхождением фамилий я снова подняла глаза к сцене и начала следить за игрой актёров. Больше от сцены меня ничто не отвлекало.
Актёры играли вдохновенно, и к концу спектакля мне даже начало казаться, что Толстой был не так уж безнадёжен, как я думала о нём изначально…
Когда смолкли последние овации, и публика потянулась к выходу, я задумчиво произнесла, задержав взгляд на сцене, -
- Знаешь мам, а они хорошо сегодня играли! И так органично смотрелись!
- Кто? - удивилась моей неожиданной впечатлительности мама.
- Шумейко и Зима, кстати, как их зовут?
- Петр и Елизавета! И они муж и жена! – выплеснули на меня разом сзади весь поток закулисных тайн.
Я обернулась и удивлённо посмотрела на улыбающееся широкоформатное лицо…
- А разве так бывает, чтобы фамилии разные?
- Бывает! – засмеялось в ответ лицо. - Они – ведущие артисты и всегда прекрасно играют! – добавило оно, просачиваясь между рядами…
Наверно я что-то снова упустила из виду – отметила я про себя… и отправилась изучать репертуар театра.
Теперь каждый день я специально длинной дорогой шла в художественную школу, чтобы заглянуть в театральный анонс. Быстро пробегала глазами названия спектаклей, задерживаясь лишь на списке исполнителей. Я искала две фамилии - Зима и Шумейко. И если находила, торопилась в кассу узнать, есть ли билеты…
***
Театр
Летом меня повезли к выдающемуся педагогу лучшего художественного училища Москвы. Но училище не оправдало моих ожиданий. Детские мечты рассеялись в прах, и я заявила своим учителям, что поступать туда не буду и художником больше быть не хочу, повергнув их тем самым в глубокое уныние. – На меня – лучшую ученицу художественной школы возлагали большие надежды.
- Школу надо закончить – ты же не бросишь начатое дело! – волновалась мама.
Надо так надо! – подумала я и направилась в ДК Профсоюзов в студию семиструнной гитары осваивать инструмент, который мне недавно подарили.
«Народный драматический театр объявляет набор в труппу» – гласила афиша у входа. Мельком задержав взгляд на красной надписи…, поторопилась в музыкальный класс.
К моему великому разочарованию меня учили играть не музыку, как мне хотелось, а гаммы…, это было скучно. Дома я взяла ноты и начала «штурмовать» цыганскую венгерку… Но на занятиях, когда сыграла педагогу свой «шедевр», в ответ услышала: «Рано тебе играть такие серьёзные вещи, возьми вот…», – я взяла ноты – предложенный этюд не вдохновлял…
На душе сразу стало тоскливо, и я поплелась домой с чувством глубокого опустошения.
Возле лестницы шебутилась молодёжь.
- А где театральная студия? – неожиданно для себя выпалила я.
- На 3-м этаже – кивнули в ответ.
Подхватив гитару за гриф, я рванулась вверх по лестнице.
Большая комната до отказа забита народом. Как поняла, - читали новую пьесу. Я робко высунула нос из-за двери.
- Ты что так и будешь там торчать? – рявкнул грубый низкий женский голос, – проходи!
Я вошла в студию.
– Что будешь исполнять? – несколько десятков пар глаз с любопытством разглядывали мою нерешительность…
- А что надо? – сжалась в пружину моя гордость.
- А что умеешь?
- Петь буду.
- Сама себе аккомпанируешь?
- Нет, не умею пока – я так…
Я спела какую-то забойную таборную песню. Кто-то моментально подхватил на гитаре, через пару минут подпевала вся студия.
- Ну, почитай что-нибудь.
Я прочла малоизвестный отрывок из Пушкина.
- Сойдёт! – прогремел мой приговор….
***
Папа Петя
Как-то к нам в училище на репетицию пришёл театральный режиссер Светлов, я знала его по спектаклям и постановкам.
- Нужна массовка на масленицу, костюмированная. Танцы, песни – всё как положено!
Мы были в восторге – настоящая работа! – Студентов первого курса не часто баловали приглашениями.
- Работать будете скоморохами – сказал Светлов.
- а цыганами можно? – неожиданно спросила я.
- а костюмы есть?
- есть!
- валяйте!
На масленицу вместе со мной увязались мои друзья – таборные ребята и девчонки. – Пели и плясали от души. Но больше всего нам понравилось выступать на декорированном трамвайчике по городу.
После масленицы Светлов подошёл к нам и спросил:
- а в театре давно были? Мы там сейчас новую пьесу репетируем.
Выяснив, что многие вообще ни разу не были в театре, сказал:
- Приходите завтра – я проведу!
На завтра в указанное время мы ждали у входа. Светлов проводил нас в зал, и мы, затаившись, стали следить за репетицией.
В перерыве он подошёл снова:
- ребята, тут у одного человека к вам есть предложение. Петь, иди сюда!
– это наш ведущий актёр Пётр Дмитриевич Шумейко! Он недавно закончил режиссёрские курсы и организовывает свою студию, ему нужна творческая молодёжь в труппу…
Дальше я уже ничего не слышала….
Шумейко – тот самый?… Чьё мастерство восхищало, волновало и увлекало в незримый полёт театральных фантазий,… - конечно, тот – кто же ещё!… - есть только один Шумейко!
Он стоял совсем рядом и что-то говорил про театр…
- Аня Вы придёте? - на меня смотрели добрые и чуткие серые глаза.
Я очнулась.
- Куда и во сколько? … конечно, приду!
- Вот и замечательно! – глаза разбежались лучиками – тогда до завтра!
….
Малый зал монументального ТОЗа (ДК) радушно распахнул свои двери для новой театральной студии.
Никогда не думала, что Петр Дмитриевич был так увлечён цыганским творчеством, что мечтал о цыганской театральной студии в Туле. Музыкально-драматической студии.
И я бесконечно благодарна судьбе и Светлову за то, что мне довелось работать с этим прекрасным талантливым человеком.
Пётр Дмитриевич умел создать неповторимую творческую атмосферу в коллективе, каждый раз наполняя её необычайным смыслом, поддерживая и вдохновляя собственным энтузиазмом и энергией. Он с радостью хватался за любую идею, тотчас облекая её в сценическую форму.
Он окружал всех такой добротой и неподдельной заботой о каждом, что мы втайне между собой звали его Папа Петя. Он действительно стал нам всем вроде отца…, учителя, друга, партнёра по сцене.
В студии была в основном цыганская молодёжь и некоторые артисты театра. В работе шли сразу несколько постановок. Пётр Дмитриевич без ложной скромности старался быть единым целым с этим разношёрстным коллективом – с таборными цыганами работать не просто… Он не любил, когда его называли по отчеству, но цыганам - традиции, а мне - воспитание - не могли позволить нам обращаться к старшему по имени. Но пока его не было в студии, мы продолжали ласково называть его Папой.
Папа Петя был образцом актёрской и режиссёрской этики… Всегда пунктуален и ответственен до мелочей, он никогда не позволял себе опаздывать или не выполнить что-то обещанное. Но при этом часто прощал нерадивость других. К счастью, таковых было не много. Рядом с ним невозможно было работать иначе. Он умел, не повышая голоса ни на пол тона, спокойно, твёрдо, настойчиво и уверенно добиваться того, что ему хотелось от актёра. И также непосредственно и открыто шёл навстречу многим предложениям. Меня всегда восхищала эта его способность «не давить на голос», с которой я неоднократно уже сталкивалась в своей творческой жизни. Он умел подбодрить, внушить доверие к своим мыслям, и обрести уверенность в себе.
Во всех его чертах и жестах, в каждом слове - всегда сквозили сдержанность, изысканность, безупречная воспитанность и благородство. Он горел на сцене, заполняя всё пространство каким-то неведомым светом, исходящим из глубины его души и сердца!.. Он был Дон-Кихотом театра… Настоящим рыцарем сцены!..
Я, обожженная улицей, колючая и своенравная, недоверчивая и дерзкая ко всем девчонка, сразу прониклась к этому человеку бесконечным доверием и уважением! Он мне так напоминал дедушку и всех тех блистательных папиных друзей, в обществе которых я выросла и привыкла ощущать себя как рыба в воде. Пётр Дмитриевич внушал своим присутствием необъяснимое чувство спокойствия и защищённости. Одним только взглядом своих добрых, но пронзительных серых глаз он мог разом потушить любую начинающую подниматься в душе бурю, ещё задолго до того, как она могла бы выплеснуться наружу. Но он никогда никого не подавлял! Напротив! – всегда старался максимально раскрыть чьи-то способности, всегда выдерживая чувство такта.
Наверно, ему было нелегко со мной. Мой вздорный характер, помноженный на взрывной темперамент, и внутренняя замкнутость - никому не давали шанса. Я всегда отличалась излишней самостоятельностью и высокой аргументацией суждений. Но я благоговела перед этим человеком, никогда при этом не выражая своих мыслей. Пётр Дмитриевич был искусным и мудрым политиком! И его тактика общения была безупречной. Ему одному из немногих, с кем мне когда-либо довелось работать в жизни, удалось преодолеть барьер моего внутреннего недоверия и полностью расположить к себе. Более того, ему удалось раскрыть мои творческие потенциалы для театральной сцены, научить работать в коллективе…, в его коллективе!
Однако как ни казалось это странным, он всегда старался подчёркивать партнёрство, равенство наших отношений. Пётр Шумейко был прекрасным психологом! Он, безусловно, знал о моих лидерских задатках. И конечно, никогда бы не допустил противостояния в труппе. Он часто советовался по поводу текстов пьес и сценариев. Умел попросить помочь с материалом – он знал, что я никогда не откажу, я всегда была искренна в помощи. Но когда он «назначил» меня помощником режиссёра по цыганской части труппы, мне пришлось взбунтоваться. Я всегда испытывала очень глубокое уважение к нему, но видела, что он не понимает специфики цыганской среды…, а ведь он работал с таборными цыганами. Но сказать ему об этом… - ему! – Шумейко! Сама я не могла.
Он впервые обиделся. И попросил меня задержаться после репетиции.
- Аня…, почему? – ты же профессионал, и ты знаешь, что мне нужна твоя помощь, я так рассчитывал на тебя!
- Я не могу ими руководить.
- Но ты же знаешь, что они всегда пойдут за тобой, и будут делать всё, что ты скажешь! Они же сюда пришли за тобой! Неужели ты думаешь, что я этого не знаю!?
Это была правда… Я молчала и не знала, как подобрать нужные слова…
- Понимаете…, Пётр Дмитриевич…. – у цыган женщины не руководят мужчинами… И вообще, женщина мужчиной не руководит! – вызывающе сверкнули мои глаза.
- Анечка! Но это же театр! – он рассмеялся.
- а это – цыгане!
- но ты же тоже цыганка!
- я… не чистокровная цыганка… (я замялась…)
- Пётр Дмитриевич! – я набралась духу и выпалила, – Вы просто не разбираетесь в цыганах! И ничего не понимаете в их отношениях. Они вас любят и уважают как артиста и режиссёра. Но никогда не будут делать то, что не позволят им их традиции. Если вы сейчас поставите меня над ними… - завтра Вы потеряете половину труппы…
- Анечка! Я работал с цыганами, хорошо знаю Колю Сличенко!
- Это артисты!... – а здесь – крыморе и котляре!
Шумейко молчал…
- Хорошо! - его взгляд смягчился и заискрился лукавым светом, – давай отложим этот разговор, уже поздно…, а теперь пошли домой, - тебя мама ждёт, а меня Лиза с детьми…
- да! А у тебя есть что-нибудь почитать о цыганской самобытности?….
- конечно, есть!
- может, занесёшь мне завтра днём домой – я почитаю быстренько и на репетиции тебе верну…, договорились?
- Договорились! – успокоилась я…
Я мчалась домой по тёмным улицам Тулы, предчувствуя очередную взбучку – было очень поздно… Мама не любила, когда я сильно задерживалась… Но какое-то странное чувство охватывало мою душу… - невиданное ранее необъяснимое спокойствие изливалось оттуда – из студии, где только что был самый сложный, наверно, для меня разговор…, и какое-то огромное облегчение ощущалось в груди, словно я носила тяжёлый камень за пазухой, и теперь он выпал, и дышать стало легко и свободно!..
На следующей репетиции Пётр Дмитриевич ничем не выдавал пережитых эмоций, но после окончания снова попросил меня задержаться.
Его добрые глаза лучились задорными огоньками…
- знаешь, Анечка! А ведь ты была права! – оказывается, я действительно почти ничего не знал о цыганах…
- Пётр Дмитриевич…, я была бы очень рада помогать Вам, но…
- но ты же можешь поправлять меня…, если я делаю что-то не так! Как ты считаешь?
- Поправлять Вас?!!
- Ну, тихонько, чтобы никто не слышал…, раз я чего-то не понимаю в ваших сложных отношениях…
- Могу, конечно…, - сказала я неуверенно… и добавила, заметив его пытливый взгляд, - я попробую!
- Вот и замечательно! – его мягкая улыбка снова озарила благородные черты лица, – может, прямо сейчас и начнём?
Мы долго беседовали о своеобразности кастовой структуры цыганского этноса и не заметили, как время шагнуло за полночь…
– Вы что здесь ночевать собрались? – колоритная фигура вахтерши возникла на пороге зала…
- мама меня убьёт! – побледнела я, ощущая, как холод пробежал по моему телу и стремительно перекатился в стопы…
- ничего, ничего – я тебя провожу…
Транспорт уже не ходил. Мы торопливо шли, почти бежали по тёмным переулкам – от дворца культуры до моего дома – пешком напрямик минут 40. На подступах ко двору я вдруг увидела на улице маму… - она брела в сторону дома неуверенной дрожащей походкой, видимо бегала по району – искала меня…
- Мама! Я здесь!
Мама, как-то шатнувшись, обернулась…, её лицо перекосилось от обиды –
- где ты шляешься, тварь!
- Простите, я задержал Аню в студии – сказал Шумейко.
- в какой студии, а это ещё кто?!! – не унималась мама.
- мама! – в театральной студии, а это Шумейко Пётр Дмитриевич! Ты что не узнала?
- какой ещё Шумейко! Я тебе устрою театр!... – мама решительно двинулась в сторону Петра Дмитриевича, явно не желая ничего слушать и слышать…
Я взорвалась!
- Мам! Есть только один Шумейко! Актёр и режиссер театра – Пётр Дмитриевич Шумейко!!! - Обрушила я на маму несколько десятков децибелов мощного поставленного голоса, наверно, разбудив при этом полквартала.
Мама оторопела… - раньше я никогда не смела говорить в таком тоне.
- Людмила Ивановна, это моя вина, я обещаю вам, что Аня не будет больше так долго задерживаться! – тихий, но твёрдый тембр Петра Дмитриевича окончательно привёл маму в себя… Она посмотрела на него и, наконец, узнала.
- знаете что, Вы бы оставили мою дочь в покое! Знаем мы вас – актёров…
- мама! Ты что такое говоришь?!!... – Шумейко не дал мне закончить фразу –
- я понимаю Ваше волнение, поверьте, моя супруга сейчас, наверно, волнуется не меньше Вас, но всё-таки, я очень просил бы Вас, чтобы Вы не запрещали Ане посещать студию… Я не могу обещать Вам, что мы будем рано заканчивать репетиции – скоро премьера, - но я даю Вам слово! Что я буду лично провожать Аню до дома!
- могли бы хотя бы позвонить! – почти успокоилась мама…
- а вот это, действительно, наша вина, в следующий раз непременно Аня позвонит и сообщит, если будет сильно задерживаться…
- посмотрим… – устало вздохнула мама и побрела к подъезду…
- Пётр Дмитриевич…, простите, пожалуйста, маму, я не знаю, что на неё нашло…
- Всё нормально! – спокойной Вам ночи, Анечка! – грустно улыбнулся Папа Петя и поспешил домой.
Я знала, как трепетно он относился к семье – супруге и детям – и мне было очень неловко, что ему пришлось выслушать из-за меня незаслуженные упрёки.
На следующий день перед уходом я подошла к Папе Пете и сказала:
- Пётр Дмитриевич! Вы можете не переживать за меня и спокойно идти домой. Вас семья тоже ждёт каждый вечер! А меня ребята проводят – они всё равно на такси едут, мы уже договорились!
Шумейко улыбнулся…, и добрый лукавый огонёк вновь разбежался лучиками по уголкам серых глаз…
- Спасибо Вам, Аня! – он протянул мне руку для рукопожатия….
Я опешила (это было не по этикету – мужчине не положено первым подавать руку даме – так меня учили в обществе)…, я замялась в нерешительности.
- мы же друзья?! – подбодрил Шумейко.
- конечно, друзья! – смущённо, протянув навстречу руку, ответила я, пытаясь осознать всю величину свалившейся на меня вдруг ответственности… - ещё никогда никто из старших, не называл меня, 17-летнюю девчонку, - Другом…
……
Однажды Петр Дмитриевич спросил:
- Анечка, а какую роль тебе хотелось бы сыграть?
Я недоумённо уставилась в пытливый серый взгляд… - никогда не задумывалась над подобным вопросом!
- у тебя есть любимая роль? – продолжал настаивать Папа Петя.
- любимая роль?... – есть!.. – ответила я, немного поразмыслив.
- какая?
- Смерть…
- что?! – лицо Шумейко вытянулось от изумления.
- мы репетировали к экзамену постановку по сказке Горького «Девушка и Смерть». Я играла Смерть.
- любопытно… - можешь почитать? – Пётр Дмитриевич недоверчиво смерил взглядом мои 18 лет.
Я исполнила любимый ведущий монолог…
Шумейко внимательно следил за игрой, а когда я закончила, долго молчал, размышляя о чём-то…
Роль Смерти действительно была выношенной и выстраданной любимой моей работой, навсегда отрезавшей меня от театральных постановок курса. – После неё меня просто боялись брать в отрывки – по словам училищных режиссеров, «забивала» роли остальных.
- Анечка!... - неожиданно и решительно прервал паузу Шумейко, – тебе нужно идти в театр.
- Куда? – мои глаза распахнулись от удивления.
- к нам в театр! – на работу.
- что Вы, Пётр Дмитриевич! – мне нельзя работать на театральной сцене…
- но ты же сейчас на сцене!
- здесь экспериментальная студия…, а там – профессиональный театр! (моё сердце сжалось в комок, приготовившись спрятаться в заранее отведённую душой норку – Шумейко, не зная сам, затронул самую больную тему).
Но Пётр Дмитриевич тут же уловил моё желание уйти в себя.
- ты что-то скрываешь?..
Я поджала губы.
- Анечка…, нехорошо скрывать свои проблемы! Мы же друзья! - Мы должны помогать друг другу!
- Пётр Дмитриевич… – я попыталась уклониться от темы, – мне кажется, что я не справлюсь…
- а мне кажется, что ты что-то не договариваешь! Я уверен – ты прекрасно справишься – ты же талантливая сильная актриса!
Я благодарно посмотрела на Папу Петю… - ещё никто не называл меня так… («Анна – ищи материал – тебе надо играть! Ты – не бездарная!» – в ушах стоял грубый бас руководителя народной студии, куда я пришла в 15 лет).
- а как же моё французское «ррр»??? – продолжала сомневаться я, вспоминая вердикт лучшего в Туле логопеда – патология речевого аппарата! И приговор, вынесенный руководителем студии – «значит, так и будешь в массовке - на роли я тебя с таким произношением не выпущу!» - приговор, навсегда оторвавший меня от исполнительства, но открывший дорогу в режиссуру.
- Анечка! – засмеялся Шумейко – оно у тебя такое обворожительное! – твое «ррр». - И, видя мои сомнения, добавил:
- Между прочим, Елизавета Корнеевна в юности немножко заикалась…, а сейчас – ты сама видишь, как она играет!
- правда?! – изумилась я, не зная таких подробностей, и тут же ярко представила себе всегда прекрасное и безупречное исполнение тёти Лизы (как её втайне называла про себя)…
- да нет, Пётр Дмитриевич! Меня не возьмут! Тем более, что Елизавета Корнеевна уже не заикается, а моя грассация на всю жизнь…
- Ну, хочешь, я сегодня же поговорю с главным режиссёром и завтра сам отведу тебя к нему?! – не унимался Шумейко.
- да нет…, я не готова…
- ну, хорошо, - вздохнул Папа Петя – отложим этот разговор!.., - и побежал на репетицию в театр.
А я ещё долго размышляла над тем, как различаются люди…
Мне везло с талантливыми руководителями… А вот по человеческим качествам и, как говорят, психологической совместимости – повезло только с Шумейко! Его воспитанность, мягкость, доброта, удивительное чувство такта – всё то, чего мне, видимо, не хватало в повседневной жизни, - наполняли наши отношения бесконечным доверием и позволяли раскрывать те потенциальные возможности, которые таила в себе моя творческая натура.
Сколько раз потом в своей сценической и не только жизни, «закусив удила», срывалась с «насиженного» стабильного места из-за чьей-то бестактности и вновь летела вперёд навстречу неизвестности.
Я вспомнила свой последний день в народном театре… - Мне надо было уйти пораньше – в филармонии выступал цыганский ансамбль, с артистами которого давно дружила. В репетиции я не была занята и решила отпроситься. На сцене у кого-то не получалась роль. Режиссёр была на взводе. В ответ на свою просьбу услышала:
- да! Конечно! можешь идти! Убирайся!!!
Я взяла пальто и молча тихо, чтобы никому не мешать, проскользнула к выходу…
- Анна! Можешь, вообще больше не возвращаться! – поймал меня в дверях мощный поток крика, разрывавшего стены зала, грубо и беспардонно толкнув в спину ….
Я брела по вечерним улицам, и слёзы предательски катились по щекам.
Но филармония приветливо встретила радужными огнями. И, привычным путём стремительно проскочив за кулисы, я с упоением погрузилась в уютные объятья гримёрки, сразу ощутив, что жизнь ещё не кончается.
- ну вот! наконец-то смена пришла! – шутя, приветствовали меня артисты, – когда уже школу закончишь? – давай, приходи работать – публика ждёт!
В драмтеатр я больше не вернулась. Несмотря на глубокое уважение к таланту и личности руководителя, я не смогла пережить ту душевную травму, которая была нанесена несоблюдением этики… Никогда не выдерживала от кого-либо грубого отношения к себе… - при всей своей импульсивности душою была слишком ранима…
……
Я мысленно сравнивала этих двух великих для меня режиссёров – какие они были профессиональные, талантливые, творческие личности, и насколько разные люди!
Но при всей своей мягкости и деликатности Пётр Дмитриевич был очень упорным и настойчивым.
- Анечка! Я поговорил с главным режиссёром о тебе, и он готов тебя прослушать. Мы можем пойти в театр прямо сейчас!
- Пётр Дмитриевич…, я решила для себя…, что не пойду работать в ТДТ.
- Почему?!...
- понимаете… - я замялась…, - я не с любым режиссёром смогу работать…
Шумейко поймал мои пытавшиеся спрятаться глаза своим внимательным чутким взглядом… -
- понимаю…, понимаю… - в его голосе промелькнула лёгкая грустинка…
Ему, очень талантливому, но в то время молодому режиссёру, в театре не давали ставить спектакли. Он очень больно переживал это, хотя никогда старался не выдавать своих мыслей и эмоций.
А в тульском драматическом театре после отставки Рахлина ситуация была очень сложная и напряжённая. Нового режиссёра, присланного сверху из Москвы, труппа встретила «траурным молчанием», выразив своё недоверие. Мы – студенты режиссёрского отделения - были в курсе событий театра. Училище находилось рядом, и некоторые актёры у нас преподавали. Много позже судьба свела меня с этим режиссёром – он вёл теорию у нас в институте, – смерив нового педагога со знакомой фамилией профессиональным взглядом, я сразу поняла, что, конечно, такой человек вряд ли смог бы руководить тем сильным коллективом, который представлял собой в 80-е годы актёрский состав ТДТ.
- как знаешь, Анечка... – тебе виднее, - грустно добавил Шумейко…
- Пётр Дмитриевич, не расстраивайтесь! я больше режиссуру люблю!
Шумейко улыбнулся, и добрые серые глаза засветились мягкими искорками…
Больше мы к этому вопросу не возвращались.
Спустя некоторое время Петра Дмитриевича пригласили режиссёром в другой город. А я по окончании училища уехала работать в Липецкую филармонию.
И театр так и не стал моим призванием в жизни.