Это людские истории, возвышенно-жалкие,
Которые я рассказать не успею. Вот и думаю,
Что же меня удержало. Может быть понимание факта,
Что всем людям присуща некая ущербность
Или тщательно скрываемый астигматизм,
Что обнажение этого так же бестактно,
Как в горбуна ткнуть пальцем. Поскольку я называюсь
Шаманом, мне следует исполнять мои ритуалы
Чуть повыше человека, но никак не ниже.
Будь я хором в античном театре,
Выступал бы в каменных тогах,
Причитая над ударами Судьбы!
Но в моих сюжетах нет и следа монументальности:
Смятые простыни, разбитые клятвы,
Пустячная ложь, слипшиеся презервативы.
И слова между нею и ним, но такие, от которых заноет нутро,
Чтобы тот, другой, ощутил себя хламом, втоптанным в грязь,
Поражённым в самое чуткое место сути своей.
Низложение благородных поступков,
Осмеяние завышенной самооценки.
Их жизнь, как волна, что вспухает и опадает, крушась.
Господи в вышине!
Не оставь же их в бездне, без Чистилища, Ада,
Брести лабиринтом.
Вложи мне в уста молитву
За нас, за меня, за них.
Мой долг был замкнуть их в слове,
Но я его не исполнил.
2003
(перевод с польского Шамова В.А.)