Ивана любит чернь, он может
дозволить ей, когда изрядно пьян,
лизать тесненный дорогой сафьян,
и лесть ползет мурашками по коже.
И вековой, берложный русский сон
разбудишь вдруг плетьми или колами,
чтоб стонам человечьим в унисон
заплакала Москва колоколами.
И, травкою дурманной подышав,
в такие забираешься глубины…
Опричь ломаются с веселым хрустом спины,
и ни одна не вступится душа.
Когда же девка, ласково дыша,
обдаст теплом нетронутого тела,
какого, кажется, запретного предела
еще испробовать, глумясь или греша.
И самый Бог за слюдяным окном
не поведет доверчивый и бровью,
и крестишься с томленьем и любовью,
и слабость сладко растечется кровью,
и свяжет члены тихим детским сном.