Случалось ли вам, бродя по улицам, где ровными рядами выстроены высокие каменные дома, вдруг забредать в большой просторный двор, где нет ни души? Обычно такие дворы залиты светом, который, казалось бы, струится отовсюду здесь; воздуха так много, он такой свежий, что хочется дышать полной грудью; здесь не слышно ни гула машин, ни бойких уличных торговцев, ни громкой музыки, раздающейся из магазинов. Здесь покой и тишина, здесь всё затаило дыхание, и кажется, что вы уже в другом мире.
Обычно в центре этого импровизированного палаццо располагается игровая площадка, или какое-нибудь муниципальное заведение, но иногда случается так, что в объятья каменных гигантов попадает маленький, будто игрушечный, будто попавший сюда неизвестно откуда дом трёх или двух этажей, крашеный обыкновенно в жёлтый или розовый цвет. Каменное кружево на фасаде, будто с платья красавицы девятнадцатого века. Резные оконные решётки, окна за ними всегда светятся теплом и уютом.
Откуда здесь эти дома, кто построил их здесь, среди серых кирпичных городских близнецов? Они не вписываются в стройную сетку городских улиц, они не вписываются в двадцать первый век. Узнать годы постройки обычно невозможно, возможно лишь догадываться, был дом построен в девятнадцатом веке или пять лет назад. Остаётся одно – стоять поражённым зрителем среди суровых каменных стен, дышать холодным весенним или зимним воздухом да любоваться на тёплый свет из маленьких окон.
Один такой дом мне встретился на Васильевском острове. Далеко или близко, спросите вы? Я не помню. Меня туда занесло в сильный дождь, когда серое небо то и дело взрывалось раскатами грома. Раз или два меня это даже испугало – насколько вообще шторм может пугать петербуржца.
В этом доме всего четыре квартиры. Две нижних занимает большая дружная семья – полноватый блондин с молодой женой и двумя детьми живёт в квартире под номером 1, его родители – умиротворённого вида пожилая чета – живут напротив, в квартире 2.
Квартира над ними пустует; пару лет назад там жила средних лет женщина, она была одинока. В одно утро она просто собрала чемоданы и исчезла, не оставив своих координат. Две её кошки теперь живут в квартире снизу.
А в квартире напротив живёт молодой человек, о котором мало что известно; по счетам он платит исправно и никогда не шумит по ночам, поэтому другие жильцы не интересуются им и очень редко его видят. О нём-то я и хочу рассказать.
Он сидел на полу, на холодном бетонном полу. Где-то по углам ещё виднелись остатки жёлтого грязного паркета, но он нисколько не украшал картину. Шторы были задёрнуты, но было видно, что наспех – кое-где в карнизе не хватало нескольких крючков. В углу стояла большая тахта, у окна – письменный стол. За окном находился выход на балкон, где могли бы расти цветы, но не росли. В этой квартире давно ничего не росло; всё застыло.
Он сидел, подогнув одну ногу под себя, другую ногу согнул в колене. Запустил ладонь в копну кудрявых тёмных волос, закрыл глаза, и, мерно покачиваясь, прошептал:
- Как я устал, Боже, как я устал.
Было четыре часа дня, на улице ещё вовсю светило солнце и было тепло. Темнеть в это время начинает поздней осенью, а пока на улице господствовал август. Оставалось всего несколько дней до того, как на календаре его должен был сменить сентябрь.
Молодой человек, звали его Дмитрий – сидел на полу, мерно раскачиваясь, сложив руки на груди. Он был одет в синие шаровары и чёрную футболку, хотя в квартире было довольно прохладно.
Он встал и пошёл на кухню. Преодолев узкий коридор, пройдя мимо чистой, холодной ванной, он зашёл в кухню. Ах, да, я забыла сказать – он повар. Профессиональный повар, он обожал свою работу до тех пор, пока его не уволили. Он работал в роскошном ресторане, здесь же, на Васильевском, и каждый день для него был радостью. Он готовил сочное горячее ризотто, нежную тагилату, риболлиту, которую так любил вон тот мужчина за третьим столиком. Но больше всего он любил готовить десерты. Сладкое было для него жизнью, неисчерпаемым источником вдохновения. Он был, пожалуй, лучшим художником – так искусно чертить шоколадные дорожки на свежих фруктах не каждому дано.
Но неделю назад счастье для него закончилось. Помощница пришла и с каменным лицом сказала: «Вы больше не работаете здесь. Простите».
Тогда Дима просто вытер руки полотенцем, снял фартук и вышел через черный ход на улицу. В духовке остались ванильные пирожные, некому было чертить шоколадные дорожки на них. Долго ещё после этого Дима, сидя в своей квартире, думал, что нужно вернуться и завершить начатое, вдохнуть терпкий запах специй и шоколада, вынуть пирожные из духовки, выложил на тарелку, полить молочным соусом и украсить палочкой корицы.
Теперь же он стоял на кухне, опершись о стену и смотрел на огонь, который играл в газовой горелке. « А как живо и горячо пылал огонь в той печи, в моей печи», - подумал он, и маленькая хрустальная капля скатилась по щеке, упала прямо в огонь, который раздражённо зашипел в ответ. «Да что же я, в самом деле»,- напряженно сказал Дима. «Неужели я, Я способен так жить? Я слаб? Или, может, я бездарен?»
«Да»,- это слово словно обожгло его изнутри,- «ты бездарен, ты пуст, тебе впору готовить в школьной столовой, но никак не в ресторанах».
Он сел на стул, уронил голову на руки и зарыдал. Ему было бы намного легче, если бы весть о том, что он потерял любимую работу, сказал ему кто-нибудь другой, всё равно кто. Он давно был влюблён в свою помощницу, и это её каменное лицо, и это её «Вы» - всё это не укладывалось в его голове, всё это взрывалось миллионом атомных бомб, делая боль и разочарование сильнее.
Просидев так пару минут, он встал, перешёл в комнату и отдёрнул шторы. Лучи яркого света лезвием полоснули его сетчатку, отчего он зажмурился и из его глаз вновь потекли слёзы. Он вытер их рукой, открыл щеколду и вышел на балкон. На улице было много света, воздух был свеж и прохладен. Петербургское небо заволокли лёгкие, тонкие облака, сквозь которые просвечивало солнце. Не было ни тепло, ни холодно, воздух был чист и нежен, как это бывает с утра где-нибудь в деревне.
Дима высоко поднял голову и огляделся вокруг. Жизнь шла своим чередом, как и неделю назад. Он уронил взгляд на куст цветущего жасмина, и вдруг перед его мысленным взором возник образ М. , его помощницы. Вот она улыбнулась ему, вот она зачарованно склонилась над свежей клубникой и поливает её фиалковым вареньем, и тысячи игл пронзили его сердце – «Я скучаю».
И запах жасмина, и тоска по любимому делу, и голос М. , - всё это вдруг слилось в нём в два слова – «Я скучаю». Так бывает иногда, бывает со всеми – в моменты единства душевной слабости и душевного подъёма все наши сильные переживания сливаются воедино.
Кровь хлынула к его голове горячим потоком, отчего-то заколотилось сердце – пришлось ухватиться за перила, чтобы не упасть. Он закрыл глаза и улыбнулся – невидимой Ей.
Вдруг он оживился – «А не прогуляться ли мне» - подумал он,- «Хватит жить в клетке». Как и был, в шароварах, футболке и шлёпанцах – он ухватился руками за балконные перила, легко перелез через них и спустился вниз, цепляясь сильными ладонями за выступающие камни.
И вот он уже идёт по улице.
Он вышел из двора на улицу, где шум машин и грохот трамваев на секунду остановил его – последнюю неделю Дима провёл в полной тишине.
Он прошёл мимо уличных музыкантов, которые нетрезвыми, неуверенными, но такими счастливыми голосами пели ему вслед: «Не парься, будь счастлив!». Он хотел было положить денег в открытый гитарный футляр, но обнаружил, что его карманы пусты. Тогда он быстро забежал обратно во двор, нарвал огромный букет жасмина и, вернувшись на улицу, положил его к ногам флейтиста. Тот, оторвавшись от игры, сказал:
-Спасибо, брат! Следующую песню мы посвятим тебе.
Но количество выпитого горе-музыкантами было так велико, что, наверное, они тут же забыли и про Диму, и про букет.
Окрылённый, Дима пошёл дальше.
Он прошёл мимо открытого клуба, откуда доносились звуки зажигательной сальсы. Вокалист, высокий кубинец в красных шортах, улыбался во весь белоснежный рот и пел вдохновенно:
«Si quieres bailar, ponte de pie
Tira el paso de mambo otra vez
La clave, bajo y el muntuno
Por aqui es numero uno»
Дима немного знал испанский. Улыбаясь, он думал: «Если хочешь танцевать, вставай и шаг мамбо повторяй… да, танцевать – просто, когда звучит такая музыка». В зажигательном танце кружили пары – не только в клубе, но и на улице уже все радовались кубинским мелодиям.
Он пошёл дальше.
Он прошёл мимо художественного училища. Многие окна на первом этаже были открыты, и Дима заглядывал в них. В одних классах первокурсники рисовали вазы и фрукты, в других старшекурсникам позировали седые пенсионеры и юные, с точёными фигурками и нежной бледной кожей, прекрасные девушки.
Он прошёл мимо метро, где, как всегда, была огромная толпа, прошёл мимо ресторана быстрого питания (брезгливо поморщившись при этом), прошёл мимо дома престарелых, детского сада, издательства, и лишь когда он поравнялся с кондитерским, его окрикнул нежный голос: «Дима!».
Кровь снова ударила в голову, снова он едва смог удержаться на ногах. Его сердце чуть не выпрыгнуло из груди прежде, чем он осознал, кто его окрикнул. Он обернулся и увидел нежный стройный стан в тёмно-синем шифоновом платье: она, нет, Она бежала к нему навстречу, уже распахнув руки для объятья. Светлые волосы трепетали на ветру; она небрежными движениями откидывала их.
Она не замедлилась – она влетела к нему в объятья. Он уткнулся носом в густую копну светлых волос и вдохнул родной аромат фиалок и клубники, который заставил его трепетать.
-Я скучала - нежно выдохнула она два тихих слова.
-Да, я тоже скучал. – ответил он.
Они взялись за руки и пошли вдоль Большого проспекта, чтобы, пройдя мимо всего того, что составляет дорогу двоих, выйти к Неве, которая окатит холодными волнами её босые ноги.
Сквозь тонкие лёгкие облака выглянуло солнце. Его лучи до самого заката играли в её соломенных волосах.