Скольких мнёт и скольких кружит,
скольких губит невпопад –
кринолинов, нежных кружев,
тюля целый снегопад!
Эти шпоры, эти споры,
эти глупые грехи,
поцелуи у забора
за полночные стихи.
Околдует грех амурный –
тонкий лаковый сапог…
Дева бедная над урной
праздный держит черепок.
И зелёные шинели
кинув на плечи свои,
на весёлый дым дуэли
свысока взирают ели,
жаля иглами хвои.
Может быть, за верным вистом
вдруг кольнёт под левый бок.
Петербургский свой острог
бросишь, кинешься в возок,
к звёздам выйдешь лицеистом.
Мир покойно тих и пуст,
тракт во тьму бежит верстами,
ветер шепчется с кустами,
под ногой - капустный хруст.
И, забыв высокий слог,
молвишь мёрзлыми устами,
боли выплюнув комок,
темноте: И я бы мог…
Может, ты потерян в сущем,
в этом - заживо сосущем,
бесприютен, как пустырь,
и к тебе не едет Пущин,
друг, а, может, поводырь.
Разве все уж песни спеты
под нытьё твоей кареты?
Башни, шпили, парапеты
опрокинулись в Неву…
Эти званые обеды,
и гостями лезут беды
с добрым смехом наяву.
О, душа твоя - овечка,
ни пожатья, ни словечка,
только боком тёплым - печка,
и в глазах жены - испуг,
только лепет глупой дочки,
и ползут скупые строчки,
и Сибирью дышит друг,
не обняв тебя за плечи,
обнимает только вечер,
роковой сужая круг.
И над скопищем бумаг,
о судьбе обеспокоясь,
не в плену ль бескрылых благ
в мелочах стоишь по пояс?
Спит в снегу беспечный Бог.
Осенив чело перстами,
молвишь горькими устами
про себя: И я бы мог…
Лет ли давит спешный груз,
не спиной ли встали музы?
Узки помыслы, рейтузы,
и с плеча чужого - век.
Тучи сеют вечный снег
в шепот, пасквили, наветы,
снегом стёрты эполеты,
конь споткнулся, сбавив бег.
Окна глухи, тень беды
обведёт дома лорнетом,
дверь захлопнет за поэтом,
сдует с площади следы.