Прощай, - сказала,
И верлибр случайно выпал из кармана.
Я наверно слишком начиталась Бродского, что вряд ли.
Тем не менее, никаких стихов, никаких стихов, конечно, мама.
Душа повзрослела, посерьезнела, скрючилась. Словом, все как ты хотела.
Кстати, прости, что давно не писала. Да, диагноз - сколиоз души.
Не бойся, это не заразно.
Мне страшно не хотелось быть такой, как О. Круглой и розовой.
Ну, вы понимаете, о чем я.
Но почему-то таких, как И., обязательно сжигают в конце.
Я бы подала петицию Замятину на изменение в сценарии,
Но боюсь, уже поздно - уже разводят костры. Точно, сожгут!
Я бы хотела, чтобы меня звали Софи.
И балкон бы выходил обязательно на крышу.
Но тонны многоэтажек все равно давят на седины.
В висках бьется отчаяние с нежеланием, чтобы кто-нибудь спас.
У меня воспаление одиночества, хроническая грусть.
Вчера мне прописали таблетки и в основном я больше не дерусь.
Все больше оседаю и ползу по стенам.
Конечно, это факт, трясущиеся руки не достойны носить кольца.
Но я пью, и внуки, вероятно, все-таки скажут - пьяница.
Но я расскажу им сказку, о домике совсем не на Монмартре,
о грязной ограждающей тиши.
Меня, конечно, должны бы простить, но вряд ли,
Тут уже пиши-не пиши...
Все ясно, бабушка была поэтом - осудят.
Дескать, легкомысленность души.
А тут без разницы, ядом отравишься - дыши-не дыши.
Они скажут - развратница была и точка.
Опишут губ похотливость в красках.
А мне ну хоть раз бы утонуть хоть в чьих-нибудь, но искренних ласках.
Все сложней, когда уже и родные просят - а ну-ка, переведи!
Да переведу-то я вас вряд ли, через дорогу, в другой дом, на чужие языки.
Ну же, возьмите меня на руки, я мечтаю с 95 года!
Бью посуду, но счастье не приходит, и каждый раз, слыша шаги,
с надеждой оборачиваюсь на дверь. И вижу... Дверь.
Удаляющиеся шаги, стук кулака, зашли в другой кабинет.