Божий дар раскалённой яичницы сплющил живое,
опрокинул дрожащее в пыль одичавшей пастели.
От тепла расширяется время как минимум вдвое:
если полдень такой, то каков же тогда будет целый?
Перепивши самбуки, лежит на траве полицейский,
кобура ухмыляется бабьим грехом нараспашку,
пара мух на руке занимается громко инцестом,
пятна пота ползут по бокам утомлённой рубашки.
Жарко так, что деревья трещат и земля пузырится,
под ресницы залазит раздутое солнце нахально,
у непрошеной памяти вкус переспелой лакрицы,
и вчерашние женщины пахнут чужими духами.
То ли птицы кричат, то ли плачут казённые дети,
в сотый раз обнаружив, как мир безобразно устроен.
Тошнота не приходит одна, у неё есть свидетель –
это я, к сожалению. Лучше бы был посторонний.